– Не переживай, деточка, – ворковала я, покрепче прижимая теплую и неожиданно приятную на ощупь беглянку к груди, – если обещаешь не гадить в ридикюле, то я выделю тебе целый карман и возьму завтра посмотреть на церковь…
Толкнув дверь в свои покои, я обнаружила пьяного в зюзю Картера. В обнимку с банкой из-под жабы он сидел в кресле и, шмыгая носом, читал томик «Уход за земноводными и хладнокровными».
– Картер, не постесняюсь спросить, что ты делаешь в моей спальне?
Он поднял на меня туманные, красные то ли от алкоголя, то ли от слез глаза и произнес:
– Послушай, как тут замечательно написали про лягушек… – Парень принялся водить пальцем по странице, выискивая нужный абзац. – «Тот, кто содержал дома этих животных, надолго запомнит их скромное обаяние, кроткий нрав и неприхотливость». Слышала, как трогательно?
Он всплакнул в ладонь, вытер текущий нос и просипел:
– Моя Дотти была именно такой! Скромной и неприхотливой, а теперь ее превратили в еду! Видела?!
Картер в ярости затряс банкой. Наконец мне удалось разглядеть, что внутри болталась поджаренная жабья тушка. Конечно! Бедняга не догадывался, что днем невеста вернулась из банной будущего деверя чистенькая, пахнущая лавандовым щелоком и со всеми заново отращенными конечностями.
Тут, как и следовало ожидать, банка с едой выскользнула из нетвердых рук пьяного страдальца, а злобная версия Дороти, вонзив зубы мне в палец, кувыркнулась через голову на пол. Они встретились на ковре, оголодавшая кошка и вылетевшая ей навстречу зажаренная жаба.
– Чудовище сейчас сожрет труп Дотти!
Пьяный Картер сорвался с кресла, но запутался в ногах и растянулся на ковре. Однако он успел ловко схватить Дороти за хвост, за что та без пиетета вцепилась жениху в руку. Страдалец взвыл, а невеста с жабой в зубах рванула в мою сторону, мелькнула хвостом и скрылась в коридоре, ловко втянувшись в узкую щель приоткрытой двери.
Некоторое время, в полном ошеломлении Картер открывал и закрывал рот, потом кое-как вернул вертикальное положение и промычал:
– Это была…
– Дороти.
– Она обратилась в это безобразие?! – ткнул он прокушенным до крови пальцем в сторону двери.
– Быть точнее, в безобразно породистую кошку, – поправила я. – Ты же говорил, что Дороти – фонтан достоинств, а значит, обязана превратиться в маленькую милую кошечку.
– Но она похожа на лысого демона!
– Упс… – развела я руками. – Лысая кошка по-всякому лучше волосатой жабы, не считаешь?
– Но она вовсе не милая, а злобная кровожадная тварь, которая мне палец чуть не отгрызла! – снова возмутился жених.
– Может, у нее плохое настроение?
Некоторое время мы смотрели друг на друга. Картер не мог придумать, какие еще претензии предъявить, а я – какие выдвинуть аргументы, чтобы успокоить исстрадавшегося жениха.
– Кажется, я опять трезвею, и мне срочно надо выпить… – решил он и, с трудом поднявшись на нетвердые ноги, покинул комнату.
* * *
Бабка Примроуз любила повторять, что в черном ведьмовстве, в отличие от светлого, имелось всего два запрета. Нельзя колдовать на голодный желудок – магическое плетение выйдет слабеньким, и нельзя никого проклинать без защитного амулета – поймаешь откат, потом разгребать замучаешься.
Оба наставления некстати вспомнились мне, когда я, голая, на шпильках и с метлой в руках, очнулась посреди ледяного продуктового погреба, озаренного коптящей восковой свечой. Судя по всему, из-за неосмотрительно отвешенного проклятия, пока я сама, счастливая, довольная и голодная, сладко спала, моим беззащитным телом завладела местная неупокоенная душа.
Ладно, туфли на высоких каблуках объяснялись тем, что в меня, по всей вероятности, вселилась приснопамятная супруга Флинта. Очки на носу тоже были понятны – без маскирующего амулета, призраком снятого, я видела не дальше собственного носа. Оставалось неясным только одно…
Почему в руках, дьявол дери, я держала метлу?! Что за тяга к чистоте?
С опаской проверила дощатый пол. Вокруг меня валялись яблочные огрызки, надкусанные кровавые колбаски, куски белого сыра с голубой плесенью и черепки разбитого кувшина из-под молока. Судя по всему, мы с призраком слились в едином душевном порыве и, вместо того чтобы заняться бесчинствами, например, выкопать родненькие косточки, бабуля, наголодавшаяся за время бестелесного существования, решила пожрать, а устроив непотребный свинарник, бросилась убирать за собой. Какой, однако, чистоплотный, предусмотрительный призрак!
Переполненный живот недовольно заурчал.
Из ледяного чулана надо было линять, и поскорее, пока я не окоченела и не оказалась застуканной кем-то из слуг. Зачаровывать без амулета очень не хотелось, а объяснить, кто я такая и почему разграбила домашние запасы, вряд ли получилось бы. Отставив метлу, выглянула в кухню. Безлюдное царство Жюля счастливо спало, погруженное в темноту. Стянув с ног туфли, я задула свечу и на цыпочках выскользнула наружу. На крючках висели кухонные полотенца. Одно кое-как получилось повязать на груди, второе – едва-едва растянуть на бедрах.
Я искренне надеялась, что без приключений доберусь до камина в столовой, но недооценила силу притяжения голода к продуктовому чулану. Сначала в щелке под кухонной дверью мелькнул свет, а потом она раскрылась с неприятным скрипом. Высоко держа свечу, появился пастор Грегори. Одет новый расхититель продуктовых чуланов был определенно скромнее меня: в длинную ночную сорочку, колпак и с неизменной колораткой в воротничке (не иначе как после встречи со «смертью» даже ночью решил держать марку).
Я спряталась за очаг и прижала к полотенчику на груди туфли. Правда, в темноте излишней ловкостью я не страдала, шлепнулась с размаху и отбила голый зад о каменные плитки.
Отец Грегори, похоже, отличался не только привычкой попировать в ночи, но и отличным слухом. Моя неуклюжая возня его напугала. Он немедленно погасил свечу, а когда кухня вновь погрузилась в темноту, сноровисто нырнул за очаг. Плюхнулся на пол и замер. Рядом со мной.
Ошарашенные соседством, мы боялись пошевелиться. В тишине было слышно, как у меня ворчит живот, а служитель светлой Богини сопит от страха. Наконец, набравшись смелости, мы синхронно повернули головы и уставились друг на друга сквозь чернильную мглу.
– Изыди, – тихо попросил пастор.
– Только отвернись, – отозвалась я, не представляя, как сейчас встану перед святым отцом, стыдливо придерживая полотенчики, и прошлепаю к выходу.
– Зачем? – наивно поинтересовался он, не догадываясь, что с призраками вообще-то разговаривать не принято.
– Я голая. – Конечно, от переизбытка скромности я не страдала, но даже у черных ведьм имелись кое-какие принципы насчет пасторов и обнаженных женских прелестей.
– Блудница?
