Жюль сложил руки на груди и зацокал языком от восхищения.
– Когда подадите к столу, то сверху полейте шоколадом, – распорядилась я.
– Зачем? – удивился повар.
– Если кто-нибудь захочет их посыпать крысиным ядом, то сладость шоколада забьет горечь. Это я вам как племянница профессиональной отравительницы говорю.
Меня проводили гробовым молчанием, но дверь еще не успела закрыться, как прозвучал пронзительный голос одной из «А»:
– Мы обязаны снять пробу, пока никто не достал крысиный яд!
В комнате на медном подносе меня ждало новое послание от Брит.
«Прости меня, Эльза! Клянусь, они выживут!» — было накорябано на жалком клочке бумаги.
Заметно напрягшись, я покрутила листочек, пытаясь понять, за что именно извинялась кузина. Тут меня как магическим ударом шибануло. Она что-то перепутала в рецепте пудинга!
Не покривлю душой, если скажу, что по коридору неслась вприпрыжку, а когда спускалась с лестницы, то вцепилась в перила, чтобы не навернуться и не скатиться кубарем. Никогда такого безобразия в жизни своей не видела, а я уж насмотрелась на разные непотребности. Через холл, хохоча, как сумасшедшая, и размахивая над головой кухонным полотенцем, проскакала первая «А».
На метле.
– Народ, открывай дверь! Я лечу! – взвизгнула она, похоже, впрямь набирая разгон, чтобы попытаться взлететь. Не моргнув глазом, лакей действительно распахнул парадную дверь, выпуская пташку на волю. Оставалось надеяться, что она доскачет таким манером до дома и не сломает шею. Главное, чтобы не сиганула с какой-нибудь крыши, возомнив себя ведьмой.
Боясь представить, какой шабаш устроили остальные дегустаторы веселящих пудингов, я заторопилась к кухне. Толкнула дверь и вдохнула белой пудры, витавшей в воздухе. Из печи шел запах пригорающих кексов, но вторая «А» и Эбигейл, изображая дикие пляски, бросали к потолку пригоршни муки. Жюль выскребывал чайной ложечкой еще горячий пудинг из глиняной розетки и закатывал налитые кровью глаза от удовольствия. Через открытую заднюю дверь доносилось истеричное кудахтанье кур и вопли слуг – отведавшие ведьмовской стряпни люди гоняли несушек на птичьем дворе.
И посреди хозяйственного ада, уперев руки в бока, стоял обсыпанный мукой Уильям. Судя по его позе, он был в бешенстве. Недолго думая, я попыталась ретироваться из кухни, но меня остановило грозное рявканье:
– Что здесь, темная Богиня тебя дери, происходит?!
– Напрасно кричите, господин Брент! – пьяно погрозил ложкой повар. – Госпожа Дороти готовит чудеснейшие пудинги! Остановиться не могу. Все вазончики уже облизал.
Уильям полоснул меня нехорошим взглядом:
– Твоих рук дело?!
– Я просто приготовила… еду, – попыталась откреститься я, хотя дураку было ясно, кто автор разудалой вечеринки, достойной ведьмовского шабаша.
– Просто приготовила?
– Темная Богиня, ты так говоришь, как будто я их прокляла. Подумаешь, красавки чуток перелила…
– Подумаешь?! – поперхнулся возмущением Уильям и ткнул пальцем в сторону взбесившихся девиц: – Останови этих недоделанных всадниц апокалипсиса! Немедленно!
– Остановитесь, девы! – повелительно подняла я руку, не вкладывая в жест никакого колдовского посыла. По опыту знала, что даже магия была не способна образумить объевшихся веселящим кушаньем девственниц. Удивительно, но воззвание к погасшему сознанию подействовало. Дуэт перестал швырять к потолку муку и даже руки опустил по швам, как новобранцы перед старшиной.
Вдруг в продуктовом чулане раздался неясный грохот, словно упали полки. Грешным делом, я решила, что падре тоже снял пробу с пудинга, а потом полез закусить кровяными колбасками. Однако когда Уильям заглянул внутрь и тихо прикрыл дверь обратно, стало ясно, что святой отец репутацию шабашем не запятнал. Решительно печатая шаг, с каменным лицом Брент направился вон из кухни, но рядом со мной остановился.
– Хотел бы я чего-нибудь сказать, дорогая невестка, насчет этого непотребного бедлама… Но у меня просто нет слов! – процедил он сквозь зубы.
Я сама была в шоке от того, какой сногсшибательный эффект имела моя стряпня. Что там лавка с зельями, может, таверну высокой магической кухни открыть? За спиной Уильяма яростно шарахнула дверь, и со стены с грохотом свалилась привешенная на гвоздь сковорода. Хмельные девицы, как последние хулиганки, залились издевательским хохотом.
Тут из чулана, к моему огромному удивлению, вывалились раскрасневшаяся Мэри и дядюшкин личный лакей. Прислужник поспешно застегивал изрядно помятую ливрею, а экономка поправляла задранные юбки.
– Госпожа Дороти, вы здесь? – Она округлила шальные глаза. – А мы решили счетные книги проверить…
Я потеряла дар речи.
– Ох, – счастливо вздохнул Жюль, привлекая всеобщее внимание, – у меня так сильно кружится голова, что, кажется, я сейчас упаду в обморок.
Секундой позже, под глумливый смех пьяного дуэта благородных институток, он действительно рухнул на каменный пол, словно подпиленное деревце.
Позже, отыскав в библиотеке поварскую книгу, я все-таки выяснила, что вытяжку красавки, особенно настоянную на помете летучих мышей (самого высокого качества, между прочим), обычные люди в еду вообще никогда не добавляли. Даже обидно стало, сколько дорогущего эликсира было потрачено совершенно зазря.
* * *
Коллективное похмелье, весь день мучившее половину жителей дома, не стало причиной для отмены музыкального вечера. Как водится, когда народ позорился целой деревней, все делали вид, будто накануне ничего особенного не произошло. Не знаю, кто пустил слушок среди прислуги (подозреваю, Мэри), что я, в смысле, госпожа Дороти, просто добавила в пудинг испорченный бренди, но ничего магического в разудалом шабаше особняк не усмотрел. Стыд был так велик, что даже Жюль предпочел промолчать о том, что крепкие напитки с возрастом не портятся, а в пудинги спиртное не добавляют. Как, впрочем, и вытяжку красавки.
Гостей, приглашенных на музыкальный вечер, встречали всей семьей, выстроившись в шеренгу перед дверьми. Каждому надлежало улыбнуться и отвесить вежливый поклон. Дуэт «А» так и не появился, даже когда входные двери закрыли, а расфуфыренный народ расселся на стульях в большой гостиной, где организовали импровизированный концертный зал.
Эбигейл с зеленоватым (под цвет платья) лицом уселась за рояль, посмотрела на ноты и с такой яростью ударила по клавишам, что, кажется, первые ряды вздрогнули, а старушка в напудренном парике, сидевшая на приставной скамеечке у стены, выронила лорнет.
– Проклятье, чему их учат только в этих институтах благородных девиц? – сварливо пробрюзжал Картер. – У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.
Фортепьянная дробь прокатилась по комнате, словно кто-то принялся стучать молотком, забивая в рояль гвозди. Я покосилась на Уильяма, стоявшего у камина, и таращившегося на нас с подельником с самым хмурым видом.
