– Ты наденешь купальник? – спросила я маму.
– Вообще-то не собиралась.
– Пожалуйста, надень. Пожалуйста.
– Не будь бабулей, Лиза. Странно будет, если я одна буду в купальнике.
– Пожалуйста, ради меня, – попросила я. Мне было спокойнее, когда ее тело было прикрыто.
– Ну хорошо, – ответила она. – Сделаю это для тебя, маленький консерватор.
Хиппи не обращали внимания, что по углам их дома копится пыль. Не меняли старую, темно-коричневую мебель. В разговоре тянули гласные, отчего те повисали между согласными, как мокрые простыни на веревке под собственной тяжестью. «Привеет», – говорили они. Они исповедовали свободу, но это была неправильная свобода. Скорее, бесцельное болтание. У меня не вызывало сомнений, что если мы станем слишком часто с ними общаться, то вся жизненная энергия, всякое стремление к свету, к чему-то лучшему – все то, что, я знала, есть у других людей, исчезнет, утонет, и мы увязнем в болоте. Мама легко поддавалась влиянию хиппи, потому что была одинока. Она охотно принимала их общество. Иногда ей хотелось ненадолго от меня отделиться, стать свободнее. У меня же от них были мурашки по коже. Когда она предлагала провести с ними время, я превращалась в зануду и старомодного блюстителя нравов – охранителя и тюремщика мамы.
Но большинство хиппи из числа наших знакомых были безобидными, даже жалкими. Иногда я расспрашивала ее о том парне, с которым она когда-то встречалась – всего два месяца – и который, похоже, выдвинул ультиматум: обещал порвать с ней, если она не отдаст меня на удочерение. Все хиппи были похожи, мне казалось: пустой взгляд, тягучие гласные, одежда унылых цветов, отсутствие нормальной работы. Постоянно напоминая о том бестолковом ухажере, я пыталась указать ей на ее явную неразборчивость.
Но чаще всего мы говорили совсем не о хиппи, а о том, что когда я была маленькой, мама сомневалась, нужна ли я ей; я чувствовала, что ее и тогда не оставляли фантазии о побеге – от меня, от жизни со мной, – поэтому стремилась пристыдить ее, заставить раскаяться.
– Он был ужасным, – говорила я, – этот твой хиппи. Я его ненавижу.
– Ненависть – сильное слово, Лиза. Не думаю, что ты его ненавидишь, – она задумалась, потом продолжила. – Хотя я слышала, что после меня он встречался с девушкой, у которой была собака – она ее обожала, – и заявил, что бросит ее, если она не избавится от нее. Ты представляешь? Он выбирал самое дорогое для другого человека и требовал порвать с этим, ради него. С ним явно не все в порядке, Лиза. Не стоит его за это ненавидеть.
Я ненавидела его все равно.
Ада Эллен была хрупкой, как фея, с хрипловатым заискивающим голосом, сияющей, медового цвета кожей, зелеными глазами и упругими золотыми кудряшками, окружавшими лицо. Ей было всего пять – почти на два года меньше, чем мне, – но она казалась не по годам развитой, наверное, потому что находилась на домашнем обучении. Мы обе были в купальниках.
Мы прыгнули в бассейн. Потом пошли в дом за полотенцами, лежавшими у здоровенной стиральной машины, – прочь от воды и компании взрослых.
– Тссс, – прошипела Ада и показала упаковку жвачки Juicy Fruit, которую она спрятала в полотенце. Было неясно, откуда она ее взяла. Нам обеим не разрешали есть сладкое.
Мы на цыпочках прошмыгнули мимо голых взрослых и стали пробираться по камням и колючей траве к кусту, за которым можно было спрятаться. Я шла так быстро, как только могла, выискивая пятачки голой земли между пучков сухой жесткой травы и острых камней. Листвы на кусте едва хватало, чтобы его можно было назвать укрытием. Мы развернули серебристую бумагу и сжевали сразу всю упаковку, забрасывая в рот один обсыпанный сладкой пудрой кусок за другим, будто это были карамельки. Комок жвачки во рту становился все больше – целая резиновая подушка цвета зубной эмали.
– Что это вы обе там делаете? – позвала мама.
Мы с Адой вышли из-за куста и, не прекращая жевать, встали перед голыми взрослыми – и моей мамой в купальнике. Из худой спины Ады выступали лопатки.
– Это что, жвачка? – спросила Энн, мать Ады. – Кто вам ее дал?
У нее была сливочно-желтая, как скисшее молоко, кожа. Груди, маленькие и плоские сверху, книзу собирались в мешки. Вокруг бедер был повязан домокрашеный цветистый платок.
– Жвачка обманывает ваш желудок: он думает, что вы едите, – продолжила Энн. – А если он ждет, что скоро в него упадет еда, он выделяет кислоту, чтобы переварить ее.
У меня заболел живот. Это меня не остановило.
Рядом с Энн сидела незнакомая женщина, ее бедра укрывало полотенце. Она произнесла:
– Кислота разъест ваши желудки.
Хиппи не слишком переживают из-за одежды, подумала я тогда, но с сахаром у них строго.
– Это правда, – сказала мне мама.
– Сюда, – сказала Энн, подставляя сложенную ладонь. – Выплевывайте.
Сначала выплюнула Ада, потом я.
– Идите чистить зубы. Обе.
Мы вошли в темноту дома и поднялись в ванную на втором этаже. Я воспользовалась зубной щеткой Ады. Она смотрела, как я чищу зубы – сначала с одной стороны, потом с другой, – и непроизвольно шевелила ртом, верхней губой, совсем как я, словно мое бледное отражение, словно она тоже чистила зубы.
Как-то раз после одного из таких визитов мама уехала, а я осталась поиграть с Адой.
– Иди за мной, – сказала Ада и проскользнула в пустую комнату, сразу против лестницы на второй этаж.
Посреди комнаты на полу лицом к двери сидела, скрестив ноги, Энн. Она была голая по пояс, цветистый платок покрывал ее бедра и ноги. Ее муж Мэтью, полностью одетый, стоял у противоположной стены спиной к нам, лицом к двум расположенным поблизости друг от друга окнам. Ада встала рядом с матерью, повернувшись ко мне.
– Ты пробовала сосать грудь? – спросила Ада напористым, жизнерадостным тоном, какого я никогда до этого не замечала – будто вся сцена была частью какого-то спектакля.
– Аде нравится, – отозвался с противоположной стороны комнаты Мэтью. – Ты тоже должна попробовать.
Я оглядела их всех, не шелохнувшись.
– Нет, спасибо, – ответила я.
– Это же здорово. Я все время это делаю, – сказала Ада все тем же приторным голосом, вспоминать который потом было неприятнее всего: как изменилась моя подружка, стала искусственной, механической, предала меня. Рука Энн лежала у нее на спине.
– Нет, спасибо, – повторила я, – не хочется.
Но я чувствовала, как в воздухе нарастает напряжение, точно перед грозой.
– Покажи ей, – велела Энн, и, к моему удивлению, Ада опустилась, положила голову на колени матери и стала сосать ее грудь.
Мэтью подошел ближе и остановился за спиной у Энн.
– Попробуй. Тебе понравится, – сказал он. – Разочек.
