По асфальтированной площадке, потом вниз с холма, к воде. Пока мы шли, жесткие и колючие завитки сухих дубовых листьев ударялись о мои ноги. Ветер ерошил кроны огромных деревьев вокруг. Тропинка полого сбегала по лужайке к бассейну, рядом с которым было устроено джакузи. В лунном свете мне было видно, что в джакузи вода чистая, а в бассейне полно листьев.
Отец снял футболку и опустился в горячую воду.
– Ах, – сказал он, закрывая глаза.
Я залезла в воду и тоже сказала: «Ах». Села на скамейку напротив. Откинула голову: все необъятное небо надо мной было усыпано звездами. Они разрывали мне сердце. Ветер холодил мне лицо, я слушала пение сверчков, скрип деревьев. Это было то же, что ехать в машине с опущенным верхом и включенным подогревом: холодный воздух, горячая вода – два состояния одновременно.
Мы сидели в тишине, по поверхности воды плясали пузырьки и стелился пар. Я с головой погрузилась под воду. Хотела сделать стойку на голове, но, вспомнив о струях воды, с силой бьющих из дна, бетонные скамейки и вероятность ударить его по ногам, передумала.
– Ну что, дружище? – спросил он – Довольно? Вылезаем?
– Хорошо, – ответила я. Мои пальцы сморщились, кожа стала бугристой. Мы завернулись в полотенца и отправились по колючей земле обратно. Мне казалось, что я с ним и в то же время одна. Когда мы добрались до площадки, где стояла машина, он показал на угол второго этажа.
– Нам надо построить горку, чтобы можно было скатиться из спальни прямо к бассейну. Что думаешь?
– Да. Обязательно надо, – ответила я. Была ли это просто шутка? Я надеялась, что нет.
Дом начинал осыпаться, где-то меньше, где-то больше, и в моей голове не умещалось такое соседство небрежности и внимательности. В унитазах были ржавые разводы, в дальнем крыле протекала крыша, зато вся малина в саду была аккуратно подвязана. Отца нисколько не беспокоило, что дом пустует, как будто он был не хозяином, а гостем или незаконным жильцом. Когда я спросила, сколько в доме комнат, он ответил, что не знает, что никогда не заходил в большинство из них.
Позже я отправилась на разведку. Комнаты и пыльные двери, за которыми скрывались другие пыльные пустые комнаты, много выложенных плиткой душевых и раковин. На дальней стороне участка стояло огромное здание, напоминавшее мне церковь. Когда-то оно было водонапорной башней, но теперь там остались только круглые деревянные опоры, по одной на каждом этаже, а в середине – там, где должен находиться бак, – зияла пустота. Деревянные балки укрывали листья, птичий помет и паутина, они поседели от старости, словно забытые кости какого-то гигантского животного. Кажется, за все время, что отец жил там, мне так и не довелось заглянуть во все комнаты, и в этом было что-то волшебное – в ощущении неизведанного, незавоеванного пространства, за гранью привычного мира. Позади бассейна я обнаружила теннисный корт с оградой, густо увитой плющом. Сквозь зеленую поверхность корта пробивались корни, в некоторых местах покрытие совсем выцвело или износилось. Грязная сетка провисла между столбиками почти до самой земли.
– Это твой теннисный корт? – спросила я отца.
– Не знаю, – ответил он.
– А играть ты умеешь? – спросила я.
– Не-а.
– Я тоже нет, – сказала я.
♦
После джакузи мы посмотрели «Красный шар», а потом «Гарольд и Мод». Каждый из нас занимал свою половину его кровати, он – ближе к экрану. «Красный шар» мне не понравился, показался слишком детским. К тому же у меня возникло ощущение, что от меня ждали, что фильм мне понравится, оттого и показали первым делом, и от этого мне было неловко. От «Гарольда и Мода» я пришла в восторг. Отец нажал на «паузу», когда мне нужно было отойти пописать.
– Это церковь в Пало-Алто, – сказал он про церковь, где встретились герои.
Оба фильма были на лазерных дисках, выглядевших точь-в-точь как серебряные пластинки. Отец держал диск между двумя пальцами, расставленными между центром и краем, не касаясь середины. Когда проигрыватель втянул его, прозвучала серия механических щелчков: четыре ноты.
Звук, с которым диск входил в проигрыватель, приглушенный звук закрывающихся дверей машины, щелчки переключателя фар – все звуки, окружавшие отца, казались другими. У него была прикроватная лампа с абажуром из ткани и золотистым основанием. Нужно было лишь коснуться основания, чтобы включить или выключить ее. Я проделала это несколько раз. Гениально. Почему все остальные не пользовались такими лампами? Почему мы возились с выключателями?
– Пора спать, – сказал он, когда фильм закончился.
Было поздно? Я не могла определить. Мы существовали вне времени. И утра, проведенные у него, тоже казались вневременными: пустые пространства, тишина и белый свет. В отличие от утр с мамой: мы суматошно одевались перед обогревателями и ели тосты в машине по дороге в школу – за белым лобовым стеклом, которое не успело еще отогреться. Здесь не было никакой суеты, никакой заполошности.
По ночам звенели сверчки – я замечала это, только когда ложилась спать. Звук надвигался на меня из темных недр, через темную лужайку, через большой темный дом и давил на мембрану в ушах, но именно в тот момент, когда мне казалось, что он вот-вот поглотит меня, наступала тишина. И тогда я чувствовала себя ужасно одинокой в этом гигантском доме с человеком, которого едва знала.
Мама хранила привезенную из Индии ленту с колокольчиками размером с зерно фасоли – такие обвязывали вокруг лодыжек индийские танцовщицы, – и сверчки звучали в точности, как колокольчики, словно кружились тысячи танцовщиц. Колокольчики звенели почти в унисон, все быстрее и быстрее, пока одновременно не замирали.
– Почему ты не носишь часы? – спросила я на следующее утро. Я уже оделась в школу. Все богачи носили часы.
– Не хочу быть связанным временем, – ответил он.
– Что это?
Я смотрела в окно на кухне, показывая на высокое сооружение, походившее на будку билетного контролера с окошком впереди, куда можно заглянуть, и минаретом сверху.
– Это для птиц.
– Там внутри птицы?
– Нет. Однажды друг подарил мне павлина, но тот сбежал.
– Ты посадишь туда птиц?
– Нет.
Я видела, что его начинают раздражать мои вопросы. Интересно, задумалась я, семь акров – это очень много? Если встать посреди гигантской лужайки спиной к теннисному корту и бассейну и смотреть в сторону холмов – мимо птичника, мимо исполинского медного бука, зарослей малины, еще дубов, бывшей водонапорной башни, то, может быть, там закончится его земля – где вздымаются холмы и начинается лес.
– Там, – сказал он как-то раз, указывая в неопределенном направлении. Но я не совсем поняла, что он имел в виду.
Отец положил в бумажный пакет – для покупок, а не для обедов – два яблока и горсть миндаля и закрутил его сверху.
