– Мы разговаривали со всеми остальными, Стив, – ответила Мона. – У нас там тоже были друзья, знаешь ли.
– Бога ради, – сказал он. – Вы такие эгоисты. Представьте, как мне было неловко. Я сказал ей, что у меня замечательная семья. Но с чего бы ей хотеть иметь со мной дело, когда моя семья так себя ведет?
Мы не были похожи на семью. Я никогда не думала о нас в таком ключе, кроме нескольких случаев, когда была вместе с обоими родителями, а потому меня удивило, что он это признал. Приятно было это слышать, пускай он и произнес эти слова в гневе. Казалось, он считал себя непривлекательным, словно не замечал собственной притягательности, не замечал, что люди тянулись к нему.
Как будто женщина могла его бросить только потому, что мы не заметили ее на вечеринке!
Ту ночь я провела у него, как изначально и планировалось. Несколько раз он будил меня: присаживался на корточки в темноте возле моей постели и тряс меня за плечо. Я тогда уже спала в другой комнате, в кровати с плетеным каркасом, которую купила мне Мона, когда он покрасил в комнатах стены и постелил ковры.
– Не могу ей дозвониться, – говорил он. – Может быть, она сердится. Может быть, все кончено.
Он чуть не плакал. Поначалу он был холодным и раздраженным, будто намекая, что это я виновата, хотя в то же самое время хотел, чтобы я его утешила. Потом сел на край кровати и схватился за голову.
– Она, наверное, у подруги, – сказала я. – Уверена, все в порядке. Поговоришь с ней утром.
– Я так боюсь, что все кончено. Что она не вернется.
Мы не видели ее всего несколько часов. Ночь постепенно переходила в утро, небо начинало светлеть.
– Она позвонит завтра. Тебе надо поспать.
– Постараюсь, – ответил он и ушел обратно в свою комнату.
♦
На мой двенадцатый день рождения Мона подарила мне диск Пэтси Клайн с грустной песней о плакучей иве и одинокой ночной прогулке. Чуть позже она заехала к нам в гости, они о чем-то поговорили с мамой, и когда она собралась уходить, я вышла вслед за ней на улицу. Мы стояли на лужайке. Вечерело, свет был желтым, в воздухе царила тишина, ее не нарушали газонокосилки и садовые пылесосы. Над верхушками травинок подпрыгивала, словно пузырьки в минеральной воде, мошкара.
Маленькая Мона, ростом лишь 157 сантиметром, держалась так, будто всегда была на своем месте, будто клочок земли, на который она становилась, был ее собственностью. Ее живот немного выгибался вперед, как у девочки. Я воспринимала ее одновременно и как женщину, и как ребенка. Мне казалось, она меня понимает, и я верила, что она поможет мне в будущем. Я знала, что она тоже росла без отца, что им с мамой вечно не хватало денег. В отличие от моих родителей она окончила университет. При ходьбе она покачивала бедрами вперед-назад. Она преподавала в Бард-колледже и в разговоре использовала слова вроде «амортизировать» и «комплиментарный», которые мне приходилось искать в словаре. При этом она не повторяла удачные слова, а каждый раз использовала новые: она обертывала их в предложения и не поясняла, будто ожидала, что я знаю их значение.
И вот мы стояли вдвоем у нашего дома, и кончики травы, встав на пути у наискось падавшего света, казались прозрачными, будто подсвеченная сзади соломинка.
– Если Стив не станет оплачивать твою учебу в университете, я оплачу, – ни с того ни с сего сказала Мона. Университет был еще далеко впереди, но я уже волновалась из-за него, хотя не могла сформулировать причины волнения и потому удивилась, что она об этом знала. В разговоре отец часто отзывался об университетах с презрением: если в них не нуждался он, то к чему они мне? К тому же иногда он передумывал платить в самый последний момент: выходил из ресторана, не рассчитавшись, не покупал то, чем другие обзаводились, не раздумывая, например мебель. Всем его близким приходилось терпеть его причуды, связанные с деньгами: он то предлагал за что-нибудь заплатить, то брал свои слова обратно.
Однажды мы с отцом и Моной зашли в магазин винтажной одежды в Пало-Алто. Мона и я отыскали симпатичные куртки и шапки, и отец смотрел, как мы примеряли их.
– Они не так хороши, как вам кажется. Когда вы приходите в такой магазин, вы воображаете, что все в нем прекрасно, а на самом деле это не так, – сказал он громко и вышел на улицу, хотя мгновение назад казалось, что он готов купить нам, по крайней мере, по шапке.
– Спасибо, – ответила я Моне.
Она направилась к машине, которую оставила под магнолией, и помахала мне, когда отъезжала от дома. Я побежала в дом рассказать маме о том, что сказала Мона.
– Правда? – сказала мама таким тоном, будто глубоко задумалась над значением этих слов или не верила им.
♦
В конце шестого класса моя классная руководительница Джоан подозвала меня к своему столу. Я подошла к ней и сжалась изнутри, готовясь к критике. Меня часто отчитывали за манеру одеваться.
– Вот это, – сказала Джоан, взяв в руку листки с моим сочинением о Гарриет Табмен, – очень хорошая работа.
Ее очки увеличивали глаза, и без того большие и водянистые. Ее голос звучал искренне, губы слипались.
Я ощутила прилив радости. Меня впервые выделили за хорошо выполненное задание. Я вспомнила, как писала сочинение предыдущим вечером, как легко и даже приятно было подбирать слова: они скользили и становились друг рядом с другом, будто смазанные, и мне оставалось только записывать их.
Оказалось, я тоже могла стать умной. И писать сочинение было не скучно. Удовлетворение от похвалы Джоан было больше удовольствия, которое, как мне казалось, приносило ношение мини-юбок и драных джинсов, где я написала имена всех мальчиков, с кем целовалась. Все они по чистой случайности начинались на «Т»: Тоби, Том, Трип, Тейлор.
Летом, перед началом седьмого класса мама с Иланом сводили меня на постановку «Зимней сказки» в Калифорнийском университете в Беркли, актеры там играли в современных костюмах. Мне понравилась Гермиона – тем, что одурачила короля, притворившись статуей. Король ходил вокруг нее, говорил с ней, раскаивался, что плохо с ней обошелся. Она даже не шелохнулась, пока не услышала все, что хотела.
Впервые в жизни мне захотелось носить вещи, против которых мама не стала бы возражать: простую повседневную одежду, которую легко подбирать по утрам, как форму. Я преисполнилась решимости полностью измениться в седьмом классе и превратиться из той девочки, какой была, в новую – прилежную и умную – девочку. Мне нужен был гардероб, который не будет мучить меня необходимостью выбирать. Джинсы и рубашки на пуговицах.
Средние классы занимались в отдельном здании, рядом с полем высоко на холме, над главным домом поместья. Главными учителями были Стив Смуин и Ли Шульт, которая преподавала у меня и в пятом классе. По слухам, они были очень строгими руководителями.
В седьмом классе добавились уроки географии, на них мы должны были выучить каждую страну, океан, море и все объекты на карте мира. Итогом домашней работы должно было стать полное описание планеты, до единого островка. Мы переходили от континента к континенту и как раз добрались до Европы. Я десять часов потратила на создание собственной карты, хотя за нее не ставили оценку, – она была всего лишь средством выучить расположения стран, о которых должен был после спросить учитель. Я просиживала за ней часами, потому что знала: если карта выйдет отличной, меня похвалят, а ее повесят на стену. Меня не волновало потраченное время, мною двигало предвкушение похвалы.
