Нью-Йорк встретил меня запахом дрожжей. Теплыми кренделями, паром, усталостью.
Лорен повела нас на Уолл-стрит и показала биржу, где работала, когда только окончила колледж.
– Они в шутку путали телефоны, – сказала она, показывая на барабан с белыми аппаратами, каждый со вьющимся белым шнуром. – Вешали трубку от одного на другой, перекрещивали шнуры. И когда кому-нибудь нужно было сделать срочный звонок, он снимал трубку, набирал номер и только потом понимал, что держит трубку от другого телефона.
В отеле «Карлайл» нас навестила подруга Лорен по имени Шелл, крупная брюнетка с красной помадой на губах, звучным голосом и нью-йоркским акцентом. Она стояла у пианино и нажимала на клавиши. Они говорили о незнакомых мне людях, которых называли «конченными неудачниками».
В тот день после обеда отец сказал:
– Я хочу кое-что вам показать.
Мы подъехали на такси к высокому зданию и поднялись на самый верх на грузовом лифте, до самого потолка обитого одеялами. У меня заложило уши. Лифт открылся, мы оказались в пыльном, продуваемом ветром пространстве, полном рассеянного света.
Это была квартира на верхнем этаже здания под названием «Сан-Ремо». Там еще шел ремонт, и только спустя несколько минут я поняла, что это квартира отца. Потолок был по меньшей мере в два раза выше обычных потолков. На полу лежал картон; отец приподнял одну картонку и показал блестящий черный мрамор внизу – такой же, как и на стенах. Он сказал, что квартиру спроектировал архитектор Бэй Юймин в 1982 году, и когда карьер, где добывали черный мрамор, закрыли, пришлось найти другой и заменить уже положенный мрамор новым. Иначе бы они не сочетались. Строительство шло уже шесть лет, и до тех пор не было окончено.
– Это невероятно, – сказала Лорен, оглядываясь.
Все пространство в квартире покрывал черный мрамор; было только две прогалины – окна по обеим сторонам. Я прочертила пальцем линию на пыльной черной поверхности, и она заблестела. Мы стояли в гостиной, где были только высоченный потолок и окна, зев камина, черные стены и пол. Лестница казалась мокрой, она будто стекала со второго этажа, словно патока из банки – каждая ступенька шире предыдущей. Отец сказал, что за основу ее конструкции взяли лестницу Микеланджело.
Сложно было представить, чтобы кому-то могло быть уютно в таком пространстве. Оно выглядело абстрактным, как квартиры богатых людей в кино. Все было показным, призванным производить впечатление, – полная противоположность его идеалам, его противоборству с общепринятыми ценностями. Да, у него были дорогие костюмы и «Порше», но мне казалось, самыми лучшими он считал простые вещи, а поэтому вид этой квартиры поверг меня в шок. Может быть, свои идеалы он применял только ко мне – как удобный предлог не проявлять щедрости. Или, может, он придерживался двойных стандартов, не мог побороть искушение пустить пыль в глаза, как другие богачи. Хотя его драные джинсы, странная диета, заброшенный дом и упор на простоту, как мне казалось, указывали на то, что его не волнует чужое мнение.
– Я думал, это будет исключительно холостяцкая берлога, – печально заметил он. – Эх.
Мы вышли на балкон – повисшую в воздухе каменную балюстраду с балясинами, похожими на подсвечники. С такой высоты Нью-Йорк ничем не пах. Ветер рвался сквозь пространство с хлопками, какие издают сохнущие на улице простыни. Центральный парк под нами казался отверстием в плите из бетона.
– Классный вид, правда? – спросил отец.
– Да, – ответила я.
– Здесь чудесно, Стив, – сказала Лорен с легкостью в голосе, какую мне тоже хотелось бы чувствовать. Отец потянулся к ней, и я отвернулась. Я чувствовала себя бессловесной, неспособной шевельнуться, мои ноги прилипли к полу.
♦
Вскоре после моего возвращения мы с мамой купили в торговом центре диван, кресло и пуф для ног.
В витрине детского магазина были выставлены крылья из белых перьев.
– В детстве мама говорила мне, что все дети рождаются с крыльями, но доктора отрезают их сразу после рождения. Остаются только лопатки. Странно, правда?
Мы прошли мимо магазина Woolworth, где я видела тюбики блеска для губ со вкусом дыни и упаковки накладных ногтей, мимо ресторана «Браво Фоно», куда мы все еще иногда ходили с отцом, и зашли в Ralph Lauren. Часть ассортимента была выставлена на улице. Бетонные вазоны доходили мне до пояса, в них росли недотроги с раздутыми зелеными стручками, которые разрывались, стоило на них надавить, рассыпая крошечные желтые семена и после завиваясь.
– Эй, как тебе этот диван? Нравится? – спросила мама. Он был шириной в две подушки. Я села: подушки не пружинили, а медленно прогибались под моим весом.
– Мне нравится, – ответила я. – Дорогой?
Она посмотрела на ценник сбоку и резко вздохнула.
Я знала, что она ненавидит наш диван, который мы забрали у Стива много лет назад: сама она такой бы не выбрала. Мне казалось, он заставлял ее чувствовать, будто ее жизнь состояла из ненужных остатков чужих жизней.
Она купила диван в комплекте с креслом и пуфиком и расплатилась новой карточкой. На тот момент это была самая дорогая наша покупка. Чтобы немного сэкономить, она не стала покупать новый чехол и взяла его в той хлопковой обивке песочного цвета, в которой он продавался. После у нас обеих немного кружилась голова, и торговый центр казался совсем другим – он будто только открылся нам.
Я предположила, что у нас появились деньги. Иначе с чего бы она стала делать такие крупные покупки? Она уже давно хотела новый диван. Но откуда вдруг взялись деньги? Я не знала. Она всегда говорила нет. А в этот раз – да. Спроси я ее, это могло бы испортить радостное настроение. Она казалась уверенной и счастливой, и я подумала, что такими и должны были быть для нас походы по магазинам с самого начала и что, возможно, в будущем они всегда будут такими.
В Banana Republic мы примерили одинаковые джинсовые куртки разных размеров. Они хорошо сидели, у них был славный вельветовый воротник цвета асфальта. Я постаралась сдержать воодушевление: знала, что не стоит давить. Но она купила обе. Обе! По сравнению с диваном куртки ничего не стоили. Мы вышли из магазина с увесистыми бумажными пакетами.
– Смотри, – я показала на комплект из юбки и свитера в витрине. В том маленьком минималистичном магазине продавали дорогую одежду из Швейцарии. Юбка была из темно-серого кашемира, свитер – бордовый, из ангорской шерсти с аппликацией в виде плюшевых мишек. – Вот так тебе нужно одеваться, – но подумала, что мишки, возможно, были лишними.
– И куда я в этом пойду? – спросила мама.
– Куда угодно, – ответила я. – На родительское собрание. В кафе или ресторан, – я представила для нее иную жизнь.
– Мне не очень нравится, – ответила она.
– Просто примерь. Пока одежда на вешалке, нельзя судить – я слышала, как кто-то произнес эту фразу в другом магазине. Когда она, все еще сомневаясь, вышла из примерочной, я увидела ее такой, какой она должна была быть. Я настаивала, консультант настаивала, и мама купила комплект.
