– Я не хочу ни говорить с тобой, ни видеть тебя, – заявил он мне по телефону. – Ты отказываешься видеться с Ридом, а я люблю сына и не хочу проводить время с людьми, которые отказываются проводить время с теми, кого я люблю, – сказал он.
Дороти из-за маминого плеча стала диктовать ответ. Письмо начиналось так: «Прекрати нести чушь и фарисействовать, Стив». Мама печатала. Дороти по буквам продиктовала слово «фарисействовать». Я пришла в восторг от ее ответа и от нового слова.
♦
Я решила, что буду специализироваться на английской литературе. На третьем курсе я записалась на семинар по «Троилу и Крессиде» Чосера: профессор-чосеровед был очаровательным англичанином с неровными зубами и пучками седых волос, торчащими из ушей. Однажды Крессида бросила Троила, но он так и не смог ее забыть.
– Троил жалок, – уверенно заявила я на занятии, – потому что не может о ней забыть.
– Нет, – ответил профессор, глядя на меня добрыми глазами. – Как раз в этом его сила.
Весной, сочинив довольно душераздирающую, как мне казалось, вилланель о своих бровях и отправив ее в университетский литературный журнал, я решила записаться на прием к бесплатному психотерапевту: вписала свое имя в ее расписание против удобного часа. Это была тонкая женщина с тонким голосом, тонкими волосами, тонким лицо и тонким носом, как женщина Модильяни. На ее лице было умиротворенное выражение, рядом с ней было спокойно.
Я ходила к ней несколько раз в течение следующих недель и в предпоследний раз, в конце учебного года, рассказала о своем сне: я сидела на скале, глядя на безграничный океан, а там, вдалеке, за столом сидел отец в конусе света. Стол был плотом, и его уносило все дальше, а отец сосредоточенно смотрел на экран монитора.
– Он уйдет, – сказала она, и в ее голосе прозвучала грустная нотка. – И, может быть, когда-нибудь поймет, что поступил с тобой так же, как поступили с ним.
Я удивилась, что она так быстро поставила диагноз, и решила, что такой скоропалительный вывод не может быть правильным. Но, задумавшись об этом позже, я решила, что она права. Я считала свою семью уникальной, но, конечно, она таковой не была. Очевидность этого факта поразила меня.
Примерно в это время отец снова стал работать в Apple. Я прочла об этом в газете. На четвертом курсе, перед отъездом на практику в Лондон, я заметила в городских автобусах рекламу новых ярких iMac.
Следующим летом я осталась в Кембридже и устроилась на работу в гарвардскую туристическую компанию Let’s Go – помощником редактора путеводителя по Юго-Восточной Азии. В середине лета я получила по почте уведомление из Гарварда: там говорилось, что плата за следующий год обучения не поступила.
После того вечера два года назад, когда я собрала вещи, пока они были в цирке, отец перестал оплачивать все, кроме обучения: мои перелеты между домом и университетом, книги, другие расходы. Я могла надеяться только на то, что зарабатывала сама, и что давали мне Кевин и Дороти.
На следующий день я петляла по темному коридору подвального этажа, чтобы увидеться с заведующим отделом финансовой помощи университета. Он сидел за столом лицом к двери. В дальнем углу комнаты, за его спиной, на потолке на хватало плитки, и изоляция под ней стала отходить.
Я объяснила, что отец не станет больше платить за мое обучение, хотя у него на это были деньги.
– Вам придется отчислиться и восстановиться, когда достигнете совершеннолетия, – сказал он.
– А это когда? – спросила я, надеясь, что в двадцать один.
– Двадцать пять, – ответил он.
Я сникла.
У меня было две работы: я готовила иностранцев к тесту по английскому и работала в Комитете по развитию университета. Под словом «развитие» подразумевался сбор денег на университетские нужды с помощью рекламы и мероприятий по привлечению спонсоров.
Я предполагала, что кабинет заведующего отделом финансовой помощи будет похож на кабинет Комитета развития – и здесь, и там имели дело с деньгами. Но и та комната, и сам заведующий выглядели запущенными, словно пытались донести, что у Гарварда не так много средств, как можно подумать. Меня разозлил этот человек, он говорил слишком формально. Ведь должен же быть хоть какой-то выход из ситуации. Университет точно захочет выручить меня, удержать меня – так я рассуждала. А на деле Гарвард нанял этого служащего, чтобы тот рассказал мне, что никому это вовсе не нужно.
– Чтобы получать финансовую помощь, нужно быть нуждающейся, – резюмировал он.
Финансовый статус отца лишил меня возможности притязать на помощь.
– То есть мне остается просто отчислиться? И Гарвард ничего не может сделать, чтобы я осталась?
– Совершенно верно, – ответил он. – Абсолютно ничего.
Когда Кевин приезжал в Бостон по делам, он водил меня поужинать. Я любила эти дни, потому что тогда чувствовала себя не такой одинокой, и мне казалось, что я такая же, как и те, кто иногда ужинает со своими отцами. Хотя Кевин и не был мне отцом. Но иногда он даже сравнивал себя с моим отцом, указывая на его недостатки.
– Может, он и ездит на хороших машинах, – говорил Кевин, – но водитель из него никудышный.
Хороший водитель, по словам Кевина, должен ехать так, чтобы пассажиру было комфортно, чтобы он не чувствовал ни скорости, ни переключения передач. Если это было правдой, то отец не обладал подобным навыком. От его манеры водить у меня в животе все скручивалось в тугой комок. Его заносило на поворотах. До успеха отца в Pixar и его возвращения в Apple Кевин повторял, что он плохой стратег, что дела в NeXT шли плохо – хуже, чем многим казалось. Об этом, по словам Кевина, можно судить по тому, что отец перестал покупать вещи. Я слушала и кивала. Но отец и так редко что-то покупал, особенно если сравнивать с другими богачами. Все его недостатки никак не преуменьшили его значимости в моих глазах, я все так же беспокоилась о нас. И пусть он был худшим руководителем и водителем в мире.
– Он тебя не любит, – сказал Кевин. – Любовь – это поступки.
– Может быть, ты и прав, – ответила я, задумавшись над его словами.
Это было как удар в грудь. Но в конечном счете мне стало легче: кто-то наконец назвал вещи своими именами.
– Как посмел Кевин такое сказать. Он тебя любит, – сердилась по телефону мама, когда я рассказала ей.
– Но любить – это глагол, – ответила я. – Разве это не имеет значения?
– Не имеет, – сказала она.
Я подумала, что, может быть, она просто не знает. Я пригляделась к этой мысли. Он не любит меня, поэтому так себя ведет.
Простая истина.
Кевин и Дороти оплатили последний год моего обучения.
Мама говорила, что хотела ради меня продать свой новый дом, но не смогла найти покупателя так быстро. Еще она рассказала, что видела во сне огромного, сверкающего золотом ангела – он стоял за спиной соседей. Я знала, что такое невозможно, но благодаря этому образу мне легче было принять подарок: я могла представлять, что деньги посылает мне ангел – через Кевина и Дороти. Перед ними обоими я была в неоплатном долгу, и это была уже не фигура речи.
