Но вернемся к Губерту де Ружетеру и его спутнице. По распоряжению центрального управления на станции в Крейле приготовили спальный вагон, который должны были прицепить к поезду, идущему из Парижа. Губерт с помощью слуги приподнял молодую женщину и положил ее на подушки в вагоне. Затем, закурив сигару, он стал ходить взад-вперед по платформе вокзала. Паласье в окно залы наблюдал за ним, не теряя из виду дороги, на которой рассчитывал увидеть Вильбруа. Тщетная надежда! Послышался звонок, затем свисток локомотива. Поезд, идущий в Англию, остановился. Паласье решительно подбежал к кассе и взял билет в Лондон. Что бы ни случилось, он не потеряет беглецов из виду!
Так как необъяснимое обстоятельство помешало Вильбруа приехать на станцию железной дороги, он, Паласье, поедет за ними пусть даже на край света и когда-нибудь устроит Вильбруа встречу с Губертом де Ружетером. Во всяком случае Паласье не мог позволить беглецу скрыться — он считал это непростительной неосторожностью. Мнимый англичанин в свою очередь выбежал на платформу в ту минуту, когда Губерт входил в отдельный вагон. Поезд остановился, и служащие ловко прицепили к нему спальный вагон. Сомнений больше быть не могло! Похититель вез Нану Солейль в Лондон. Но разве парижский Паласье не останется тем же самым Паласье в Лондоне? Он даже улыбнулся при мысли, что очутится на новой арене.
Как вдруг две сильные руки опустились на плечи Паласье, который от испуга и неожиданности поскользнулся и упал на пол. Поднявшись, он оглянулся и увидел перед собой двух жандармов.
— Ваши бумаги? — грубо сказал один из них.
Паласье до того был поражен, раздавлен, что не мог выговорить ни слова, но, оправившись от первого испуга, поспешил ответить:
— О! Вы ошибаетесь! Я подданный английской королевы…
— Знаем… вы объясните это полицейскому комиссару.
С этими словами жандарм снял съехавший на бок рыжий парик с головы Паласье.
— Садитесь в вагоны, господа пассажиры! — закричали кондуктора.
Паласье в эту критическую минуту решился прибегнуть к крайнему средству и бросился к последней открытой двери вагона. Но ему не удалось сбежать — жандармы схватили его и во избежание подобных выходок надели ему на руки тонкую стальную цепочку, конец которой остался в руках одного из них. Таким образом несчастного Паласье отвели в залу, где он должен был оставаться под стражей. Поезд тем временем отъезжал. Скажем к чести Паласье, что его огорчала не столько потеря ста тысяч франков, сколько осознание, что славы ему не видать. Столько стараний потрачено даром! Он был в полном отчаянии. Голос жандарма вывел его из задумчивости.
— Как вас зовут?
— Как меня зовут? — повторил он дрожащим голосом. — Жан-Ипполит Кастор Паласье. — И он гордо посмотрел на жандарма.
— Это он! Убийца!.. — воскликнул тот.
— Убийца? Я убийца? Вы знаете, кому это говорите?
— Отлично знаем, потому так и действуем… ну, теперь вставайте и марш.
— Вы употребили эпитет, который я нахожу оскорбительным, о чем и заявлю вашему начальнику, — в гневе воскликнул Паласье.
— Потише, не бунтовать!
И Паласье на глазах у любопытных провели в одну из зал вокзала. В этой зале были две личности, которые пристально следили за всем происходившим.
— Этот? — спросил жандарм одного из них.
— Да, это он.
— А! Граф Керу! — вскрикнул Паласье. — Вас само Провидение послало, чтобы выручить меня! Чтобы меня выпустили на свободу… и поскорее, если хотите, чтобы они не удрали… пусть приготовят экстренный поезд… торопитесь!
Граф Керу, обращаясь к Сильвену, сказал:
— Не сумасшедший ли он?
— Я? Сумасшедший? — переспросил Паласье. — Вы бы не то сказали, если бы знали, кого я преследовал!..
— Вы объяснитесь в Париже.
— Хорошо, пусть в Париже… Однако позвольте вам все-таки сказать, господин Керу, что если я хотел уехать этим поездом, то только потому, что кое-кто на нем бежал в Лондон…
— Кто же?
— Ваш племянник, Губерт де Ружетер… и с ним женщина…
— Женщина! Какая женщина? Ваша дочь, которую он похитил?
Паласье расхохотался:
— Моя дочь! У меня никогда не было дочери!..
— Но кто же эта женщина? Кто же она?
Странное предчувствие охватило графа Керу. Паласье продолжал тоном, в котором звучала ирония:
— Все объяснится в Париже, милостивый государь. Вы так сами хотели… тем хуже для вас. Ну, жандармы, я ваш пленник, делайте свое дело.
С этой минуты Паласье не раскрывал рта. Граф Керу и Сильвен сели в другое отделение вагона.
— Это и есть человек, которого вы видели в замке Трамбле?.. — спросил Сильвен.
— Да, это он. Я не могу ошибиться…
— И через несколько мгновений после этого свидания произошло покушение на вашу жизнь… Я не знаю, быть может, я ошибаюсь, но этот человек не кажется мне способным на убийство…
XXVI
От Вильбруа доктор Бонантейль вышел в полном душевном смятении. Как доктор, он обязан был хранить доверенную ему тайну. Если бы эта женщина из таинственного дома была действительно куртизанкой, той самой Наной Солейль, которую искал взбалмошный американец, Бонантейль мог бы успокоить свою совесть, заставив действовать господина Вильбруа. Но все оказалось совсем иначе, и доктор не знал, на что решиться. Он был убежден, что эта женщина не имела ничего общего с Наной Солейль, а следовательно, и с господином Вильбруа. Сомнений не оставалось, Бонантейль был слишком хорошим физиономистом. Но что его поражало и озадачивало, так это необъяснимое совпадение двух обстоятельств: Губерт де Ружетер похитил незнакомку, и в то же время Вильбруа приписывал ему исчезновение Наны Солейль. К тому же не было ли странным это удивительное сходство двух женщин, которое могло легко обмануть поверхностного наблюдателя?
Доктор Бонантейль, как человек опытный и спокойный, справедливо рассудил, что время расставит все по местам. Чтобы вернуть себе утраченное спокойствие, доктор решил погрузиться в работу. Разве не нес он ответственность за Аврилетту? Наконец, если он ее вылечит, разве это не отразится на незнакомке, которая по странному стечению обстоятельств была отравлена тем же ядом?
Итак, доктор заперся в своем кабинете, не один, потому что там лежал Паком, также ставший пациентом доктора. Достойное животное и не собиралось сопротивляться тем экспериментам, которые доктор намеревался произвести над ним, по очень простой причине: прием манкона окончательно лишил пса сознания. В продолжение целого дня доктор пытался вывести собаку из того оцепенения, в которое она была погружена. Вечером, когда Бонантейль вошел в спальню, чтобы отдохнуть, на лице его сияла улыбка, ясно говорившая о том, что доктор недаром провел время.
