— Да, довольно часто.
— Довольно часто? Как же это ты — человек, который любит и любим и у которого, насколько мне известно, нет никаких коммерческих дел, призывающих в Париж… ибо, как мне помнится, по совершеннолетии в твое распоряжение должно было перейти громадное состояние…
— Так и есть, и я распоряжаюсь этим состоянием. Я даже порядочно увеличил его, — прервал Поля Монжёз.
— Благодаря своей женитьбе, не правда ли? Деньги обычно идут к деньгам, потому даже не буду спрашивать тебя, много ли принесла тебе жена.
При этих словах Монжёз состроил гримасу и промычал:
— Увы!..
— Так ты женился по любви?
— Вовсе нет! Я — и женитьба по любви! За кого ты меня принимаешь? — воскликнул маркиз с негодованием. — Моей жене не только досталось богатое наследство после матери, но и отец назначил ей шестьсот тысяч в приданое.
— Хорошенькая сумма! А что же ты говоришь «увы»? По-моему, неплохо получить такой капитал!
— Да, именно что получить, — повторил Монжёз, печально покачивая головой.
— А ты не получил? Тебя что, надул твой тесть, заявив по совершении брака: «Я пошутил относительно приданого»? Так было?
Во второй раз маркиз встрепенулся, как змея, которой наступили на хвост.
— Обманут тестем! — сказал он недовольным тоном. — Право, друг мой, ты все еще считаешь меня таким, каков я был в пансионе! Повторяю тебе, хитер будет тот, кто проведет меня теперь… Знай же, что накануне моей свадьбы, в тот вечер, когда подписывали свадебный контракт, сумма в шестьсот тысяч была при мне отсчитана моим тестем и вручена нотариусу, который должен был передать ее мне после венчания.
— Так что же?
— За двадцать четыре часа, отделявших меня от того мгновения, когда я должен был получить деньги, нотариус скрылся.
— Вот тебе на! — воскликнул Либуа. — Что же, у него дела были расстроены?
— О, нет! Проверка, проведенная после его бегства, показала, что дела его были в полном порядке. Его актив превышал пассив на два миллиона.
— Но приданое ускользнуло от тебя, мой бедный маркиз?
— К несчастью, да, и мне не на кого пенять. Нотариуса выбрал я сам. Тесть при мне передал деньги моему уполномоченному. Делать нечего!
После этого заявления Монжёз с отчаянным вздохом прибавил:
— Да и к чему говорить? Я был обвенчан и протестовать уже не мог.
— Молод ли был твой нотариус? — спросил художник, пытаясь понять, по какой причине мог бежать человек, дела которого находились в цветущем состоянии.
— Ему было около шестидесяти.
— Это уже не время для безумных приключений, согласись.
Услышав эти слова, маркиз покачал головой.
— Да, казалось бы, в его годы поздно совершать безрассудства из-за женщины.
— Ого! Тут замешана женщина?
— Увы, да…
Монжёз хотел продолжить свой рассказ, но тут вокзальные часы стали медленно отбивать двенадцать ударов. При этом звуке маркиз встрепенулся.
— Двенадцать часов! — вскрикнул он. — Впервые в жизни я опоздаю!
Он протянул руку художнику.
— Извини, что покидаю тебя, старый товарищ, — сказал он, — но у меня назначено важное свидание. Дай мне свой адрес, и я на днях приду к тебе завтракать.
— Приходи когда вздумаешь, — ответил Либуа, протягивая ему свою карточку.
— Хочешь, послезавтра? — предложил Монжёз.
— Пусть будет послезавтра.
— Тогда жди меня! Послезавтра я обязательно навещу тебя. Еще раз извини, что должен тебя покинуть. До встречи!
После этих слов маркиз со всех ног бросился бежать, точно за ним гнался сам дьявол. Через пять минут Либуа уже совершенно забыл о маркизе и думал только о своей наяде. Устремив глаза на окна пятого этажа и задрав голову кверху, как человек, который боится, что ему на голову упадет труба или карниз, он медленно обошел улицы Сен-Лазар и Виктуар, с которых решил начать поиски.
Единственным признаком, по которому он мог найти заветное окно, было то, что на этом же этаже соседнего дома вместо жалюзи окна были прикрыты полосатыми красно-желтыми шторами.
Первый день поисков не привел ни к каким результатам. На следующий день художник не меньше четырех часов ходил по улицам Жубер, Сен-Николо, Прованс, Матюрен, Кастеллан. Обойдя одну улочку, он возвращался назад и отправлялся блуждать по параллельной ей.
Нигде не было полосатых штор. Либуа только и думал что об этих шторах. Ни на секунду он не задумывался над тем, каким образом войдет в дом Венеры, если отыщет ее окно. Ведь недостаточно же сказать привратнику: «Я иду к блондинке, которая живет наверху».
Весьма вероятно, что привратник не удовлетворится таким заявлением. А если бы художник для большей убедительности прибавил такую подробность: «Блондинка, у которой родинка посередине спины», — привратник решил бы, что имеет дело с грубияном.
В этот второй день Поль Либуа вернулся домой в изнеможении и с болью в шее, поскольку все время ходил с поднятой кверху головой. Вечером, когда он ложился спать, его охватило новое опасение:
— Мне не найти мою красавицу, если она живет в квартире, выходящей окнами во двор или в сад!
Но художник был настойчив и упорно держался своей цели. На следующее утро он встал с твердым намерением продолжать поиски. В ту минуту, когда он хотел выйти из дома, он неожиданно вспомнил: «Сегодня в десять часов маркиз хотел прийти ко мне завтракать!»
И в самом деле, в назначенный час Монжёз явился в мастерскую, где был накрыт стол. Он окинул помещение удивленным взором.
— Как, — воскликнул он, — ты живописец?
— Я не имел несчастья, как ты, явиться на свет трижды миллионером.
— О, я ведь говорю это не в укор тебе… В этом нет ничего плохого. Напротив, я рад, что ты живописец! Это очень кстати!
— В самом деле? У тебя есть паркет, который нужно раскрасить?
— Нет, но жена моя давно уже мечтает о портрете. Третьего дня, когда я рассказывал ей о нашей встрече и о том, что ты приедешь к нам в гости, она очень этому обрадовалась. Представь себе, как она будет довольна, когда я в одном лице представлю ей и друга, и живописца… Ты ведь рисуешь портреты?
— Да, и портреты мои бывают весьма удачны, если оригинал мне нравится.
— Что же нужно для того, чтобы он тебе понравился?
— Прежде всего, я люблю все красивое.
— О, с этой стороны ты останешься доволен. Красивая, грациозная, приятная, любезная — вот какова маркиза!
После этих комплиментов в адрес своей жене Монжёз остановился в нерешительности, потом, тяжело вздохнув, медленно протянул:
