— А зачем вы написали Монжёзу письмо, подписанное Реноденом, которое маркиз счел первоапрельской шуткой?
— Убийца умер, следовательно, избежал наказания, которое опозорило бы Лору. Сверх того, указать место, где находится жертва, не значит указать убийцу. Я хотел только, чтобы тело нотариуса нашли и похоронили… Вы-то знаете, что из этого вышло…
— Монжёз, приняв это письмо за розыгрыш, носил его в своем портмоне. В день погребения собаки-воровки был обнаружен труп Ренодена, и преступление Бержерона было приписано Генёку, — договорил Либуа и, засмеявшись, прибавил: — Крепкая была спина у свирепого садовника! Следствие все свалило на него: убийство госпожи Вервен, Монжёза, Ренодена, Бержерона, всех… Забавнее всего смерть Бержерона, приписанная Генёку!
— Нужно же было как-то объяснить судье письмо, найденное в портмоне Монжёза. Тогда судья решил так: Генёк, убив Ренодена, покончил с Бержероном, который, зная о совершенном преступлении, известил о нем зятя письмом, а на это письмо последний напрасно не обратил внимания и принял за глупую шутку.
Так обычно пишется история. Оба приятеля расхохотались при воспоминании о сцене, когда Либуа направил следствие по ложному пути.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — резюмировал Либуа, вставая с места: ему пора было отправляться на поезд, который шел в Париж.
Доктор проводил его до деревни. Путь их шел вдоль стены кладбища, где два месяца тому назад похоронили маркиза де Монжёза под великолепным мраморным мавзолеем.
— Бедный маркиз! Бедный Баланке! — произнес Либуа. — Если бы он решил быть любимым за свои собственные достоинства и назвался настоящим именем, он избежал бы смерти! Жена Генёка, узнав, кто он, бежала бы от него как от чумы. Госпожа Вервен и господин Баланке сошлись, и не подозревая о том, что у них были все причины избегать друг друга. Если бы Монжёз узнал, что его возлюбленная — супруга Генёка, он бы точно заболел!
Через решетку кладбища, перед которой остановились приятели, Либуа бросил взгляд на мавзолей, возвышавшийся над человеком, оставившим после себя жену, которую Морер утешит без труда. Потом художник повторил:
— Хорошо все, что хорошо кончается.
В минуту расставания с доктором Либуа вдруг сказал:
— Мне хочется задать вам вопрос, который так и обжигает мне губы, но я боюсь показаться нескромным.
— Говорите.
— Как вы попали в парк в момент убийства Ренодена? В полночь, в чужом владении, обнесенном стеной, ваше присутствие на месте преступления могло бы удивить всякого.
Морер с минуту колебался, но наконец решился ответить:
— Я как раз вышел из комнаты мадемуазель Лоры, которая должна была на следующий день обвенчаться с маркизом де Монжёзом.
— Вот как! — удивленно воскликнул художник.
Но доктор, покачав головой, серьезным тоном продолжал:
— Не подумайте обо мне дурно, друг мой. Я был любим Лорой так же, как и сам любил ее. Накануне мы встретились в доме одного крестьянина. Она дала понять мне, что стоит мне сказать слово, и рука ее, обещанная Монжёзу, будет отдана мне… Связанный клятвой, которую я дал своей тетке, я сделал вид, что не понял. Тогда она заставила меня поклясться, что я исполню ее требование, как бы оно ни было необычно или чудовищно. Я поклялся. Она потребовала, чтобы я пришел в ее комнату вечером после чтения контракта.
В назначенный час я был у нее. Сославшись на мигрень, она удалилась из зала. Еще раз Лора предложила мне свою руку, и еще раз, хотя менее энергично, я воспротивился. Она назначила мне последний срок. «Завтра, — сказала она, — в тот момент, когда я должна буду произнести „да“, приходите в зал. Ваше присутствие будет означать, что я должна отказать маркизу». Я ушел от нее, обезумев от любви и отчаяния, решившись броситься к ногам тетки и умолять ее избавить меня от клятвы. Она любила меня, добрая женщина! Мое горе, страдание, я уверен, тронуло бы ее.
Оставив Лору и возвращаясь домой, я направился по тропинке, которая должна была привести меня к калитке. Вдруг я услышал шаги за спиной. Боясь быть замеченным, я притаился в чаще, чтобы дать пройти помешавшему мне человеку. Это был Реноден. Выдать ему свое присутствие значило бы скомпрометировать Лору. Я остался неподвижен. Вдруг появился Бержерон. Он накинулся на нотариуса так быстро, что я не успел помешать злодею. Остальное вам известно.
Оцепенев от ужаса при виде этого преступления, я не мог решиться вступить в брак с дочерью человека, обагрившего свои руки в крови, и на следующий день не явился в зал. Тщетно поискав меня между присутствующими, Лора произнесла «да», связавшее ее с маркизом.
— Это «да» она повторит через несколько месяцев для вас, — заметил Либуа.
Беспечный художник любил пословицы и потому не удержался, чтобы не сказать:
— Все дороги ведут в Рим.
