Валерий Иванович задумался. Мышление у бывшего председателя Госплана СССР и заместителя Совета народных комиссаров СССР осталось всё таким же быстрым и острым. Хм, вполне разумное решение, но-о-о… вряд ли его только из-за этого стали бы этапировать в Москву. И помещать в столь благоустроенную камеру. То есть даже если в общем всё обстояло именно таким образом, в его конкретном случае имелось и что-то ещё.
– Вполне разумно, – согласно кивнул заключённый. – Но я так и не понимаю, для чего меня этапировали. Вряд ли мне предложат работу в Москве.
– Совершенно верно, – согласно кивнул следователь. – Вас планировалось использовать на строительстве Красноярской ГЭС. Под Красноярском найдены большие залежи бокситов, так что там планируется построить крупный алюминиевый завод. Для которого нужно много энергии…
– Я знаю, – оборвал рассказ старшего майора Валерий Иванович и тут же напрягся. В лагере и при допросах во время следствия столь… наглое поведение, как правило, быстро наказывалось. Однако следователь, казалось, не заметил дерзости заключённого.
– А-а, ну да, конечно – кому я это рассказываю… Но вернёмся к сути. Так вот, сначала вас предполагалось использовать в планово-экономическом отделе Краслага. Но затем на вас пришёл запрос из секретариата ЦК. Причём это был именно запрос. Не конкретное указание об откомандировании там или ещё чём-то, а просьба подготовить расширенную справку о вашем психологическом состоянии, изменениях в мировоззрении, выводах из всего случившегося и текущих жизненных приоритетах. И моя задача состоит именно в подготовке этой справки. А поскольку подобные указания поступили не только по вам, но и по ещё целому ряду ранее бывших весьма высокопоставленным лиц, места содержания которых были разбросаны по всей стране, было принято решение собрать вас здесь, в Москве. Ну, чтобы не требовалось мотаться по всей стране, так как это, естественно, сильно затянет исполнение. Вот и всё.
Межлаук облизал губы и нервно сглотнул. Надежда, практически развеявшаяся после слов о том, что в его деле всё очевидно и что никто и не думал его пересматривать, сейчас вспыхнула вновь. Правда, теперь уже не на освобождение, а на то, что он вновь получит возможность заняться любимой работой. То есть тем, что у него получалось делать лучше всего. Тем, что придавало смысл всей его жизни. Что же касается свободы и всего остального – там поглядим. Если он сможет хорошо выполнить ту задачу, которую ему поручат, то как минимум можно будет рассчитывать на изменение режима содержания. А это уже очень немало. Ну а если сумеет не только вновь стать очень ценным работником, но и доказать свою преданность, то-о-о… нет, об этом пока думать не стоит. Рано.
Беседа (после всего, через что он прошёл, назвать происходившее допросом у Межлаука язык не повернулся) закончилась тем, что ему предложили до завтрашнего дня написать развёрнутый материал, в котором охарактеризовать своё видение того, что с ним произошло и какие выводы из этого он для себя сделал. Это привело Валерия Ивановича в некоторое недоумение, однако, несмотря на него, он, как только вернулся в камеру, с унаследованной от матери немецкой педантичностью начал обдумывать заданный ему текст. Так что к тому моменту, когда ему принесли бумагу и ручку с чернилами, некая «рыба» у него в голове уже была готова.
Следующий месяц они со старшим майором занимались, на его взгляд, абсолютной чушью. То есть просто обсуждали его «сочинения». Неторопливо, обстоятельно, разбирая каждую мысль и каждый вывод. После чего Межлаук вновь отправлялся в камеру, обдумывать новое «сочинение». Каковое и представлял старшему майору на следующее утро. Подобная деятельность приводила его в недоумение, однако уже через три недели он внезапно поймал себя на мысли, что будь он на месте Сталина, то просто поставил бы себя самого к стенке. Без разговоров. Это ж надо было додуматься-то до подобного! Во фракционную борьбу поиграть захотелось. Свару в партии устроить. В такой-то международной обстановке. Тоже мне, нашлись «воины света», сражающиеся «за всё хорошее и против всего плохого»…
Валерий Иванович не знал, что один молодой, но весьма перспективный сотрудник НКВД, направленный в весьма необычную командировку, наряду с массой действительно ценнейшей и на текущий момент секретнейшей информации обратил внимания и на одну интересную, но на первый взгляд не слишком важную историю. Она заключалась в том, что во время некой вьетнамской войны, до которой от этого времени были ещё десятилетия и десятилетия (если она ещё вообще состоится), вьетнамцы предложили пленным американцам возможность отправлять письма на родину. С одним-единственным условием. В каждом письме они должны были написать несколько тёплых и добрых слов о Вьетнаме и его жителях. Нет, врать никто никого не заставлял. Не хотите – не пишите. Или пишите только о плохом и страшном. Но письма без тёплых слов просто не отправляли. Как и не отправляли письма, в которых эти слова были написаны формально. Как лозунги или штампы. «Цензоры» из числа вьетнамцев, знающих английский язык, следили за этим строго. Нужны были именно искренние слова. Честные. Прошедшие через душу. О чём угодно. О природе. О поварах и их усилиях сделать что-то вкусное из того скудного набора продуктов, который был здесь доступен. О чумазых, но весёлых детях, не унывающих под бомбёжками. О трудолюбии и самоотверженности вьетнамцев, которые сложно было не признать. Всего несколько искренних слов, которые ты найдёшь сам, – и твоё письмо уйдёт домой. А потом придёт ответ. И ты снова сможешь написать письмо домой, в котором снова будет несколько тёплых слов… А после освобождения и возвращения в США выяснилось, что девяносто процентов тех, кто участвовал в этой программе, не только не испытывали к вьетнамцам никаких негативных чувств, но и вообще изменили своё мировоззрение, которое сильно сдвинулось в сторону левых и социалистических идей. И продолжали придерживаться этих взглядов ещё годы и годы после возвращения из плена. Сами. Без принуждения. Потому что никто не сможет убедить человека в чём-то лучше его самого. Достаточно только правильно его на это замотивировать…
Ровно через месяц после первого разговора со старшим майором Валерия Ивановича внезапно подняли поздно вечером и, погрузив в машину, куда-то повезли. Причём не в «воронок», а в какую-то легковую. Похоже, в «Бьюик». У него раньше был «Паккард», но «Бьюики» он тоже видел…
Ехали недолго, около получаса. Межлаук прилип к окну. Тем более что ему никто в этом не мешал. На заднем сиденье он был один. Старший майор сел рядом с водителем, а более никого, даже конвоиров, в машине не было. Но за прошедший месяц Валерий Иванович уже настолько привык ко всяким необычностям, что на новую отреагировал спокойно и даже равнодушно. Тем более что он был практически уверен, что там, куда его привезут, его ждут ещё большие неожиданности…
Конечной точкой его путешествия оказалось Кунцево. Он бывал здесь достаточно редко, поскольку не входил в ближний круг Сталина, но бывал… Старший майор передал его с рук на руки какому-то местному энкавэдэшнику, напоследок кивнув ему вполне доброжелательно, после чего молчаливый старший сержант повёл его внутрь дома. Пройдя по коридору, они повернули направо и остановились перед дверью. Старший сержант тихо приказал:
