– Фифти-фифти, молодой человек, – развел руками профессор Лыков, и Денис с сомнением посмотрел на ёжика.
Но вместо Юли ответила Моника, которая с самого начала появления постаралась взять бразды правления в свои руки:
– Не важно, сколько у нас шансов выжить, иного выхода все равно нет!
– Вообще-то… – начал было Фадеев, но Казак взглянула на него испепеляюще, да так, что Денис даже поперхнулся, но, все же совладав с собой, продолжил: – Вообще-то…
– Хватит, Денис, – перебила его Юля. – Моника права…
Парень аж вздрогнул, впервые две агентессы хоть в чем-то согласились, и это отнюдь не радовало.
– …иной возможности попасть в прошлое и исправить все у нас нет!
– А как же переместитель в Главном штабе? – напомнил Денис. – Ты же сама говорила…
– Говорила, – кивнула Юля. – Но это была первая безрассудная мысль, поскольку попасть в Главный штаб мы сможем только при поддержке нашей собственной армии. Денис, у тебя есть собственная армия?
– Ну-у… – постарался хоть что-то придумать Фадеев, но ёжик не дала ему этой возможности.
– Я так и думала, что нет. Поэтому нам остается только один вариант: рискнуть и отправиться в прошлое отсюда. – Юля бросила взгляд на запущенный Лыковым переместитель, который зажужжал при включении и слегка заискрился.
– Не стоит бояться, – придвинув к себе огнетушитель, заверил профессор. – Просто машину давно не прогревали.
– Не прогревали?! – изумился Денис. – О боже!
Но Юля не обратила на это никакого внимания, поскольку Казак уже принялась распоряжаться:
– Так, профессор, теперь ищите подходящий нам временной разрыв. Минимальная глубина июнь 1918 года, максимальная… скажем, рубеж двадцатого века.
– Не, ну ждать двадцать лет в прошлом до расстрела – это слишком, – постарался возмутиться Денис, но его все проигнорировали.
Профессор Лыков перещелкивал какой-то переключатель, как на старом советском телевизоре, графики на черно-белом экране менялись, что они означали, Фадеев даже в привычной реальности не удосужился постичь.
– Эх-кех, – кряхтел Максим Эдуардович. – Вы требуете от меня невозможного. Глубина разрыва, необходимая вам, встречается крайне редко, с периодичностью раз в несколько месяцев. Поэтому… Постойте… Что это?!. – Профессор всплеснул руками и, подскочив на табурете, уставился в экран. – Похоже, господа и дамы, вы все рождены под счастливой звездой! Если судить по показателям, то этот временной разрыв, – Лыков ткнул пальцем в экран, указывая на график, – соответствует глубине мая 1918-го!
– Совпаденьице так совпаденьице, – даже присвистнул Денис, стараясь хоть что-то понять на графике.
– Может быть, и не совпадение, – неожиданно произнес Лыков. Он снял с себя пенсне и, начав протирать стекла, продолжил: – Знаете ли, чем дольше я изучаю Время, тем все чаще мне кажется, что оно обладает чем-то сродни разуму. И все эти разрывы тоже неспроста, возможно, само Время намекает нам, что однажды мы – человечество – свернули не на тот путь, возможно…
– Да бросьте вы, профессор, – отмахнулась ёжик. – Какое сознание может быть у Времени? Просто на ваших мыслях сказывается отпечаток вашего мира, заяви я вам подобное в нашей реальности, и вы выставили бы меня на смех!.. Как, впрочем, когда-то уже и было. Поэтому не надо преувеличивать, и это всего лишь совпадение.
Максим Эдуардович взглянул на Юлю с изрядной долей сомнения, но спорить не стал, наверное уже осознав, что с ёжиком спорить себе дороже.
– Ну что ж, тогда отправляемся, – проверяя заряд электроплазмы в револьвере-бластере, скомандовала Моника.
Юля с Денисом кивнули, отступать было некуда.
– Тогда милости прошу в лифт, – указывая рукой на открытую кабинку, произнес Лыков.
– В лифт? – удивились и Денис, и Юля.
– Ну да, – слегка растерялся Максим Эдуардович. – Кабина лифта и есть камера погружения во временной разрыв, разгоняющая ваши частицы до необходимой скорости. А разве в вашей реальности перемещаются иным способом?
– Нет-нет, профессор, что вы, точно так же, – отмахнулась Юля. – Денис, давай в лифт, и поживее.
Парень с сомнением посмотрел на лифт, где уже ждали Моника и Жан. Ничего другого не оставалось, и он шагнул к ним, Юля проделала то же самое. Профессор Лыков подошел к кабине и прикрыл решетку.
– Искренне желаю вам удачи, – напутствовал Максим Эдуардович.
– Спасибо, – кивнула Юля. – Надеюсь, в следующий раз, когда мы встретимся, профессор, мы с вами здорово посмеемся над этой временной ошибкой, породившей этот мир и этого вас.
– Это будет весьма забавно, – улыбнулся Лыков и закрыл жалюзи. – Готовьтесь, сейчас начнется проникновение. Три, два, один…
По стенкам лифта будто пробежал электрический разряд, и кабина двинулась вниз. В этот же момент в сознании Дениса взорвалась яркая вспышка и распалась сияющими звездочками, искры осыпались на стены, и рисунки на них зашевелились – то было предвестником начала межвременного трипа. Но трип в этот раз оказался не такой, как всегда. Шевелящиеся рисунки расползлись в стороны, и стены сделались абсолютно прозрачными, будто из стекла, но то было не стекло. Кабина лифта продолжала опускаться, но уже отнюдь не сквозь этажи, а сквозь само время. Через прозрачные стены Денис, словно находясь в центре панорамного кинотеатра, увидел незнакомые ему вехи истории, истории двадцатого века этой новой реальности. Книга времени стала перелистывать страницы назад. Вот Штерн, то есть император Николай Третий в парадном кителе, жмет руку высокому худощавому блондину в черном пиджаке, с вышитыми золотыми свастиками на эполетах, рядом еще какие-то люди – политики, фотографы, журналисты. «Саммит», – понимает Денис, видя поверх голов государственные флаги: красный с огромной черной свастикой; белый, где алое солнце распускает лучи; зелено-бело-красный, на фоне которого черный римский орел сжимает фасции – пучки березовых прутьев, перетянутые красным шнурком, флаг США, только вместо звезд на синем фоне белая свастика; здесь же и флаг Российской империи, только вот крылья орла не гордо подняты ввысь, а, напротив, виновато опущены вниз, как на современных монетах, на которых лишь с недавних пор догадались перечеканивать птицу. Вспышка, видение меняется, лифт опускается ниже, в один из кабинетов Зимнего дворца, где император, отец нынешнего Штерна, подписывает какой-то документ, рядом с ним посол рейха, который одобрительно кивает; Денис бросает взгляд на заголовок текста, тот гласит: «Указ о возрождении дворянства». Вспышка: петроградские кабаки и рестораны забиты до отказа, люди в дорогих лощеных костюмах-тройках и служебных сюртуках, с шиком выстреливая в воздух, открывают бутылки с шампанским, они празднуют, празднуют возвращение привилегий. А простой народ в это время скапливается на Дворцовой площади, народ в негодовании, он требует равенства, но воля народа не слышна тем, кто не хочет ощущать себя его частью. К площади подтягиваются жандармы, они вооружены, у них приказ, толпа напирает, звучат выстрелы, крики, ор, кто-то пытается бежать, кого-то топчут, кого-то безжалостно рвут. Демонстрация подавлена жестко, Дворцовая площадь окрашена в алый цвет. Кабина лифта опускается ниже. По Невскому проспекту, словно по руслу, течет река народу, которого тьма-тьмущая, и все в черном, все в трауре. Многие плачут, не стесняясь слез, другие с обессмысленным взором бредут вперед за траурной процессией, будто на похоронах самого Леонида Ильича Брежнева. Но хоронят отнюдь не его. На черно-белых снимках лицо женщины лет пятидесяти, с трудом, но все же Денис признает в ней Анастасию, спасенную им в доме Ипатьева. Страна искренне скорбит по ее кончине, и это удивляет Фадеева. Лифт опускается еще ниже. Что-то подобное Денис уже видел: это еще живая императрица и Адольф Гитлер подписывают мирный договор. Еще один этаж истории пройден, и следующий встречает группу агентов взрывом снарядов и свистом пуль. Танки, ракеты, огонь, артиллерия – все смешивается в одну большую бойню Второй мировой войны. «Значит, мы все же воевали, значит, и в этой реальности фашисты топтали наши земли, но… – понимает Денис, – но что-то пошло не так, и вместо победы все окончилось бесполезным миром». В следующий момент картинка опять меняется на внутренние убранства Зимнего, но вместо изысканной мебели в комнатах простые железные кровати, на которых лежат раненые, окровавленные и перевязанные солдаты. Атмосфера удручающая: слышны крики, стоны, хрипы, даже запах крови и гноя будто нисходит со страниц воспоминаний Времени и проникает в сознание Дениса, так все ужасно. А по комнатам ходят врачи и много-много сестер милосердия. Одна из таких сестер склоняется над тяжелораненым солдатом, большая часть его тела обгорела, бинты кровоточат, солдат готовится отдать Богу душу. Он хватает сестру милосердия за руку и что-то шепчет, Фадеев замирает, прислушиваясь. «Прекратите войну, государыня» – вот его последние слова. «Если так будет угодно моему народу», – произносит сестра милосердия, и Денис успевает увидеть ее глаза: васильковые, наполненные слезами. Кабина лифта опускается еще ниже, страницы истории перелистываются назад. Идет глобальная стройка, старая Россия преображается – это как индустриализация времен СССР, только без сталинских лагерей и притеснения прав человека. Еще один этаж. Юная Анастасия стоит перед народом, позади Зимний дворец. Императрица что-то вещает, Денис прислушивается: «…сиим законом я упраздняю дворянство и купечество и уравниваю все классы в правах. Народ должен быть един, у всех должны быть единые права и единые привилегии, не по праву рождения, а заслуженные. И, как я и обещала, я буду править по совести, во благо России и по воле своего народа, ибо он есть главная власть в государстве!..» Яркая вспышка, и лифт останавливается.
