Юния из другой ветви, связанного с Клавдиями Пульхрами, женили на матери Мессалины Домиции Лепиде, которая недавно овдовела. Нового супруга звали Гай Аппий Юний Силан, а для краткости — Аппий Силан. Став консулом в 28 году, он сделал хорошую карьеру и находился тогда в Испании, где командовал провинцией Таррагона вместе со своими тремя легионами. Клавдий отозвал его оттуда, чтобы сделать своим новым тестем, и они оба настолько подружились, что Аппий Силан стал наперсником Клавдия. Опасная любовь. Среди Юниев и республиканских претендентов, приманенных пряником, Аппий Силан первым отведал кнута. В одно прекрасное утро 42 года Клавдий был еще в постели, когда к нему прибежал всполошенный вольноотпущенник Нарцисс и рассказал, едва переводя дух, о страшном сне, заставившем его пробудиться: ему приснилось, что Аппий Силан зарезал Клавдия собственными руками. Вскоре после этого в спальню мужа ворвалась Мессалина. Ей уже несколько ночей снился тот же сон, который она пересказала с еще более страшными подробностями. И тут объявили о неожиданном приходе Аппия, что окончательно убедило императора в верности знамения.
С болью в сердце Клавдий велел немедленно казнить своего лучшего друга. На следующий день он сообщил об этом сенату, не забыв поблагодарить своего вольноотпущенника, который, как он сказал, стоит на страже его безопасности, даже когда спит. Согласно историографам, вся эта история была подстроена Мессалиной в сообщничестве с Нарциссом. Заговорщики так тщательно продумали все детали, что накануне велели своей жертве явиться утром, чтобы придать достоверность своему вещему сну. Императрица якобы хотела таким образом отомстить Аппию за отказ, которым он ответил на ее авансы. Это одна из многочисленных вариаций на тему о распущенности Мессалины. Будут и другие. Древние авторы систематически представляют эту женщину хищницей-нимфоманкой, что мы вовсе не обязаны принимать за чистую монету, по крайней мере по двум причинам. С одной стороны, они, вероятно, находились под влиянием мемуаров Агриппины II, врага Мессалины. Эта книга, увы, утрачена, но можно представить, что Мессалине там досталось не меньше, чем Калигуле и Тиберию, которые также во многом обязаны Агриппине овевающей их черной легендой. С другой стороны, молодая хорошенькая колдунья подвернулась весьма кстати, чтобы представить Клавдия слабаком и подкаблучником. Вполне возможно, что Мессалина хотела соблазнить Аппия Силана, если это было в ее интересах. Зато маловероятно, что принцепс оказался настолько доверчивым, чтобы казнить близкого человека, не выслушав его, а всего лишь поверив сну. Даже Светоний призывает нас к осторожности, уточняя: «Как говорят, таким… способом был умерщвлен Аппий Силан». Биограф ставит под сомнение не сам предлог, а веру Клавдия в этот предлог.
Остается вопрос: зачем было выдумывать всю эту историю со сном? Напомним для начала, что в те времена сны считались посланиями богов наряду с другими знамениями. Конечно, люди были не глупы и умели отличить, где ложь, в том числе политическая, а где намек, но в принципе возможность вещих снов допускали. Прежде всего, думается, что Клавдий превосходно умел играть свою роль дурачка, когда это было ему необходимо. Одно из двух: в искренность сновидца либо верят, либо нет. В первом случае сон Нарцисса был знамением, тем более что несвоевременный приход Аппия стал как бы началом его свершения. Во втором случае Клавдий был кретином, игрушкой в чужих руках, но кретином невинным. Однако при обоих предположениях казнь знатного аристократа без суда не могла быть поставлена ему в вину. На самом деле император не был ни глупым, ни невинным, он избавился от Аппия, потому что боялся его, как боялся всех Силанов. Начал он с того, что лишил Аппия командования в Испании, чтобы женить на своей теще и породниться с ним. Это было сделано, чтобы его обезоружить, приручить и следить за ним, усыпляя лестью. Людовик XIV широко применял этот метод. Несмотря на все предосторожности, Аппий продолжал внушать страх, а потому умер. Наверное, против него не было ничего конкретного, и этим объясняется, что Клавдий захотел избежать судебного процесса, на котором выглядел бы не лучшим образом. Зато вещий сон, начавший сбываться, мог оправдать скоропостижную казнь.
Уже на следующий 43 год против Клавдия составился заговор, возможно, на основании страхов, внушенных кое-кому устранением Аппия Силана. Зачинщиком был как будто Анний Винициан, с которым мы встречались в 41 году: он был одним из тех, кого сенат прочил в преемники Калигулы. Этот ореол и вероятное участие в заговоре против последнего могли представить его опасным в глазах новой власти. Со страху он вступил в новый заговор, в который вовлек легата Далмации, командовавшего VII и VIII легионами. Этот человек, Луций Аррунтий Камилл Скрибониан, явно пользовался авторитетом среди аристократии — во всяком случае, достаточным, чтобы убедить многочисленных сенаторов и всадников примкнуть к нему. Он внушал большое доверие благодаря своей славной родословной. Его приемный отец Луций Аррунтий стал знаменит, потому что в одной из последних бесед Август назвал его самым сведущим и наиболее способным захватить власть, если представится такая возможность. Это сильно смахивало на совет убить его, поданный преемнику, который, несомненно, способствовал утечке данной информации… Во всяком случае, в 37 году, незадолго до кончины Тиберия, Аррунтий оказался замешан в дело об оскорблении величия и принужден к самоубийству: надо полагать, так расчищали место для Калигулы. Сын, возможно, хотел доказать своим сторонникам, что обладает качествами, приписанными Августом его отцу. Но дело не выгорело, потому что Скрибониан не смог заручиться доверием своих войск. Как только он заговорил с солдатами о восстановлении «древней свободы», то есть республики, они отказались ему повиноваться. Просто солдаты, как и население, не желали возвращения к режиму, доведшему страну до столетней междоусобной войны: как объясняет Дион Кассий, они боялись новой смуты и новых мятежей. Напротив, принципат был по душе подавляющему большинству, потому что гарантировал гражданский мир. Как выразился Тацит, люди «предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому».
Возможно, Скрибониан искренне верил в реставрацию республики, но оказался дурным психологом, не поняв, что не в интересах армии свергать режим, одной из опор которого является она сама. Когда он отдал приказ выступить в поход, рассказывает Светоний, «они никак не могли ни увенчать своих орлов, ни вырвать из земли и сдвинуть с места свои значки». Орлы и значки были не просто военными эмблемами, они были также священными предметами, которым поклонялись легионеры. Их неподвижность, после представленная как чудо, говорит главным образом об отказе солдат восстать против императорской власти. Несчастному военачальнику оставалось только сбежать и покончить с собой на острове Исса, где он нашел иллюзорное убежище. Его попытка государственного переворота продлилась не больше пяти дней. По словам Диона Кассия, она все же настолько напугала Клавдия, что тот был готов уступить власть. Не следует слишком доверять этому утверждению: уж больно хорошо оно вписывается в образ, составленный древней историографией. Плакса, которого солдаты вытащили из-за занавески, привели к власти и удерживали там, несмотря на его трусость; что-то вроде случайного узурпатора, захваченного событиями, которыми он не в силах управлять. При всем том этот портрет, как и любая карикатура, наверняка обладает определенным сходством. В том, что Клавдий испугался, нет ничего удивительного. Принципат установил гражданский мир повсюду, кроме мирка власти, где широко практиковались политические преступления. Чему тут удивляться, если в этом болоте все боялись друг друга и стремились ужалить первыми? В этом смысле пароль, назначенный Клавдием солдатам, которые должны были арестовать виновных, довольно хорошо передает настроение главных действующих лиц: «Отразить человека, напавшего первым». Это стих из «Одиссеи» Гомера, который заговорщики, а прежде них Аппий Силан, могли бы с тем же успехом сделать своим девизом.
