Остановимся пока на этом. В очередной раз древние историки обвиняют Мессалину, похотливость которой породила новое зло. Мы уже поняли, что к описанию морального облика молодой императрицы надо относиться с осторожностью, поскольку оно, весьма вероятно, зависит от мемуаров ее врага Агриппины, а главное — потому что позволяет историографам выставить Клавдия доверчивым дураком и подкаблучником. Кстати, в римской историографии часто наносят удары ниже пояса. Это был обычный пропагандистский прием для дестабилизации противника. Ни один могущественный человек не был пощажен: например, Юлия Цезаря описывали как мужчину всех женщин и женщину всех мужчин, Марка Антония — как раба нимфоманки Клеопатры, Октавиана — как бабника. В период принципата огонь критики естественным образом сосредоточился на правящей семье, и в первую очередь на принцепсе. Таким образом, сексуальная распущенность сделалась одной из постоянных черт «дурного императора». Но для пользы дела женщины из императорской семьи также очень быстро стали мишенью для тех же нападок, начиная с обеих Юлий, дочери и внучки Августа, которых последний обвинил в безнравственности и отправил в изгнание. Их любовные похождения, которые древние авторы впоследствии расцветили яркими красками, послужили главным образом предлогом для суда, чтобы замаскировать куда более неприглядную реальность: эти дамы плели сети заговора в самом дворце. Август предпочел накормить общественность альковными историями, чем открыто заявить об измене собственных дочери и внучки. По разным причинам жену Калигулы Цезонию также представляли развратницей, хотя возможно, что она такой и не была. Ее попросту надо было «гармонизировать» с ее мужем-чудовищем. А для полноты картины Светоний также расскажет, что их дочь быстро начнет выказывать наследственную жестокость, тыкая пальцами в глаза своих маленьких товарищей по играм. Вот только Светоний позабыл, что бедная девочка погибла, не дожив до года: ее убили в один день с родителями…
Вернемся к Мессалине. Что конкретно мы знаем о ее поведении? В конечном счете у нее было не так уж много любовников. Помимо Силия у нее был мимолетный роман с всадником по имени Травл Монтан — красавчиком, поутру получившим отставку после не самой удачной ночи, — и связь с сенатором Плавтием Латераном. К ним нужно еще добавить вынужденного любовника — гистриона Мнестера. Поскольку тот не хотел ее, Мессалина якобы попросила Клавдия, чтобы он приказал актеру повиноваться ей, словно речь шла об услугах иного рода. Вы, конечно, поняли, что дурак муж согласился не вникая, и это позволило ненасытной женщине вволю натешиться Мнестером. В остальном древние авторы отделываются общими словами. Светоний говорит о «беспутствах и непристойностях», Тацит — о легкости, с какой Мессалина «совершала прелюбодеяния и искала новых, еще неизведанных наслаждений», что говорит о многом и ни о чем. К этим свидетельствам можно добавить рассказ Ювенала в его «Сатирах». Мессалина якобы имела привычку уходить ночью из дворца и продавать себя в лупанарии под именем Лициски, надев белокурый парик поверх черных волос. И она якобы предавалась разврату с таким пылом, что последней из девок покидала свою каморку, когда сводник ее запирал. Остается процитировать Плиния Старшего, который, будучи натуралистом, с интересом отмечает, что эта природная сила была способна совокупляться 25 раз за сутки.
Если присмотреться, в разврате Мессалины не было ничего исключительного. В I веке новой эры среди аристократии, а может быть, и среди римского плебса процветала свобода нравов, хотя о плебсе мы знаем куда меньше. Август попытался было закрутить гайки, издав закон о прелюбодеяниях (lex Julia de adulteriis), по которому жену-прелюбодейку и ее любовника отправляли в изгнание, а муж или отец должен был донести на виновную. Тем не менее прелюбодеяний меньше не стало. Кстати, тот факт, что автор закона хотел принудить супруга и отца семейства заявлять о распутнице, многое говорит о их безразличии… Между прочим, этот закон применялся очень редко, хотя и обрушится со всей суровостью на обеих Юлий. Даже проституция не должна удивлять сверх меры: по закону матроны могли торговать своими прелестями, заявив об этой своей деятельности претору, а среди прожигателей жизни стало модной игрой изображать проститутку (обоего пола) в борделях, чтобы испытать новые ощущения и посмотреть, сколько клиенты согласны заплатить. Не думаю, что императрица тоже подобное испробовала, хотя это и не совсем невозможно. Но вероятнее всего, что Ювенал лишь переделал в стихи одну из многочисленных сплетен, ходивших в городе.
Вернемся к ходу событий. Мессалина получила от Силия предложение устроить переворот. Она его отвергла, «но не из любви к мужу, а вследствие опасений, как бы, завладев властью, Силий не охладел к любовнице», то есть была не настолько глупа, чтобы выпустить синицу из руки, погнавшись за журавлем в небе. Однако идея брака ее привлекла. Она воспользовалась тем, что Клавдий уехал с инспекцией в Остию (где, как мы увидим, он строил новую гавань), чтобы выйти замуж за своего любовника с соблюдением всех обрядов. Тацит допускает, что это может показаться «сказкой». Как в городе, «всё знающем и ничего не таящем», спрашивает он, императрица могла набраться наглости, чтобы при свидетелях сочетаться браком с консулом на следующий срок, взять с него слово усыновить своих детей, выслушать предсказания, принести жертвы богам, возлечь среди пирующих и, наконец, провести ночь «в супружеской вольности»? «Но ничто мною не выдумано, чтобы поразить воображение, и я передам только то, о чем слышали старики и что они записали», — заключает историк.
Действительно, в это трудно поверить, поэтому следует сделать еще одну остановку. Факт свадьбы подтверждают Дион Кассий, Светоний и Ювенал. Последний, впрочем, расходится с Тацитом, выставляя Силия жертвой шантажа со стороны императрицы: «Вот влечется несчастный на гибель ради очей Мессалины». Эта вариация на тему «люби меня, или убью» встречается, как мы видели, и у Тацита, но затем тот подправляет партию Силия. Ничего удивительного, что Ювенал заставляет Мессалину играть злодейскую роль целиком, поскольку он беспрестанно обличает падение нравов, в особенности женских. В его 6-й Сатире показана невозможность найти ныне в Риме приличную супругу. Жанр сатиры допускает преувеличения, именно от них и смешно. Просто надо смотреть в корень, то есть отбросить тему шантажа и сосредоточиться на браке, поскольку на этот счет источники сходятся.
Прежде чем задаться вопросом о реальности этой свадьбы, следует вспомнить о том, как вступали в брак в Риме. Для начала отринем все наши ассоциации с этим словом: римский брак не был ни таинством и вечным союзом, о котором сказано в Библии, ни сложным юридическим актом из гражданского кодекса. В те времена он скорее был повседневным делом: знатный человек женился, чтобы соединиться с семьей, которая упрочит его социальное положение. Состояние супруги не играло решающей роли. Оно даже утратило свою привлекательность с развитием брака sine тапи, когда муж мог распоряжаться только приданым жены, но не всем ее имуществом. В высших классах оно, конечно, еще имело притягательную силу, но не более, чем связи новых родственников. И вообще, брак не имел такого распространения, как можно подумать. Плебс предпочитал ему сожительство, да и знатные люди и всадники нечасто к нему прибегали. Большой свободы нравов, царившей в их сословиях, и множества служанок в доме вполне хватало для удовлетворения их либидо. Не настали еще те времена, когда сексуальные отношения хотя бы в принципе будут ограничены супружеским ложем.
