При этом Нерон всё больше приобретал облик претендента на императорский пурпур. Мало того что и он иногда носил палудаментум. Следуя методу, внедренному Августом, Клавдий предоставил приемному сыну особые почести, которые неофициально выставляли его преемником. В 51 году, когда юноша облачился в мужскую тогу, император стоял рядом с ним, в точности как Август, поступивший так же со своими внуками Гаем и Луцием в 5 и 2 годах до н. э. Применяя уже отлаженный механизм, Нерона наделили правом претендовать на должность консула с 20 лет, то есть за 13 лет до достижения законного возраста, его приветствовали как «предводителя молодежи», и он стал членом различных коллегий жрецов. В этом нет ничего необычного, поскольку Нерон стал сыном Клавдия, тем не менее отмечаются кое-какие расхождения с прежней практикой. Для начала, молодой человек надел мужскую тогу на девять месяцев раньше положенного срока (обычно эта церемония проводилась по достижении четырнадцати лет). Затем, в отличие от Гая и Луция, которые оба были «предводителями молодежи», Нерон не разделил этот титул с Британником. И наконец, он получил imperium проконсула, то есть гражданские и военные полномочия за пределами Рима, однако наделить властью проконсула, пусть даже чисто почетной, тринадцатилетнего мальчика было чем-то неслыханным.
Складывается однозначное впечатление, что Клавдий хотел предоставить преимущество приемному сыну в ущерб родному. Это не должно удивлять нас сверх меры. В предыдущей главе мы уже отмечали, что к отцовству относились не так, как сейчас. По меньшей мере, в высших сословиях отцовство по выбору превалировало над биологическим, поскольку позволяло не полагаться на случай при передаче по наследству имени и имущества. А уж тем более когда речь шла о передаче высшей власти. Август усыновил Тиберия, а тот не старался проталкивать наверх собственных детей. Удивляет в поведении Клавдия другое: он отдавал Нерону настолько явное предпочтение, будто хотел оттереть в сторону Британника. Почему imperium проконсула? Почему бы и Британника не сделать «предводителем молодежи»?
Объяснить это можно тем, что Клавдий должен был предоставить некий залог клану Агриппины, главенствовавшему в тот момент. У нас нет данных о расстановке сил внутри правящего класса между «партией Нерона» и «партией Британника». Однако мы знаем, что в окружении принцепса между ними шла глухая борьба и побеждала первая. Всю дворцовую челядь, благорасположенную к Британнику, под разными предлогами удалили: командиры преторианцев очень кстати получили повышение по службе, вынуждавшее их возглавить войска вдалеке от Рима; вольноотпущенников и рабов прогоняли, ссылали или казнили как заговорщиков. Правду сказать, отношения между братьями тоже были не самыми лучшими. Британник из лукавства называл Нерона Домицием, словно того и не усыновили, и того это ужасно раздражало, не говоря уже про его мать. Короче, Агриппина воспользовалась тлетворной обстановкой, поддерживаемой обоими кланами, и добилась от Клавдия, чтобы тот создал вакуум вокруг Британника. Всю его прислугу заменили, начиная с учителей, главному из которых, Сосибию, перерезали глотку на том основании, что он якобы действовал против Нерона. Разумеется, люди, пришедшие на смену, сплошь преданные императрице, так строго следили за тем, с кем Британник водится и что делает, как будто мальчик был помещен под домашний арест.
Еще одним крупным успехом Агриппины было назначение «своего» префекта претория в 51 году. Этот пост обладал выдающимся политическим значением, потому что преторианская гвардия, хотя в нее и входила лишь малая толика имперской армии, была единственной военной частью, дислоцированной в Италии, да к тому же в Риме
[19]. Причем уже после смерти Тиберия гвардия показала, что при выборе преемника необходимо заручиться ее согласием. В самом деле, Тиберий, в отличие от Августа, не назначил наследника прямо, так что Калигула и Гемелл оказались в равном положении. Спор между ними разрешил Макрон, префект претория, велев гвардии и морякам Мизенского флота приветствовать Калигулу, так что у сената оказались связаны руки и ему оставалось лишь утвердить решение военных. Помним мы и о роли гвардии в приходе к власти Клавдия. Став императором, он возобновил обычай Августа, назначая двух префектов претория, чтобы поделить их власть и при необходимости натравлять одного на другого. Примеры Сеяна и Макрона, которые по очереди в одиночку командовали всей преторианской гвардией, были очень поучительны. Агриппина опасалась обоих действующих префектов — Лусия Гета и Руфрия Криспина, считая их креатурами Мессалины. У нее имелся свой кандидат, галл по имени Бурр Афраний. Это был человек, известный строгостью нравов, а также храбростью, о которой свидетельствовала отсеченная в бою правая рука; он побывал прокуратором нескольких императорских поместий — возможно, тогда-то Агриппина с ним и познакомилась. Клавдий согласился назначить его. Сам по себе выбор был неплох, однако предоставлял значительное преимущество Нерону, если трон вдруг опустеет. И в этом случае тоже не может быть, чтобы Клавдий не понимал, что делает, тем более что он не назначил второго префекта претория, словно хотел предоставить Бурру полную свободу действий.
Если присмотреться, то станет ясно, что император вовсе не позволял жене водить себя за нос. Оба были нужны друг другу: она ему — чтобы удержаться у власти, он ей — чтобы однажды привести к власти Нерона. Это не означает, что Клавдий окончательно оставил надежду сделать своим преемником Британника, но пока слабость собственных позиций вынуждала его опереться на партию Агриппины, чтобы не оказаться свергнутым. После падения Мессалины все его поступки — от женитьбы на Агриппине до назначения префектом Бурра — повиновались именно этой логике. В конце кондов, Клавдий придерживался линии, наименее опасной для государства и позволявшей избежать дворцового переворота, а то и еще хуже — гражданской войны, исход которой зависел от легионеров.
И потом, партия Британника, хотя и ослабленная, не совсем сошла со сцены, о чем говорит обвинение в оскорблении величия, выдвинутое против Вителлия — самого верного союзника императрицы. Обвинитель сильно замахнулся, поскольку заподозрил Вителлия ни много ни мало как в попытке захватить власть. В этом выпаде нельзя не увидеть косвенных нападок на Агриппину. Потому-то императрица немедленно отреагировала, добившись от Клавдия ссылки обвинителя. Всё это доказывает, что большое влияние императрицы не лишало смелости ее противников, а положение могло в корне измениться в любой момент.
Кстати, можно задаться вопросом, так ли уж прочны были позиции Нерона, как заставляет думать историография. Нельзя отрицать, что благодаря своей матери он заработал несколько очков, но не слишком ли приукрашивают картину древние авторы? Не стоит забывать, что очень скоро они будут представлять императора Нерона чудовищем, а Британника — его первой жертвой. При такой драматургии постепенное восхождение первого к вершине соответствует сошествию последнего в преисподнюю. «Нерон взрослел, а Британник не получал никаких почестей», — пишет Дион Кассий. Совершенно несхожие пути, показанные параллельно, позволяют предугадать судьбу: пурпур для Нерона, смерть для Британника. Но было ли всё это настолько ясно? Судя по нумизматике — нет. Например, заметно, что в период между усыновлением Нерона и его приходом к власти провинциальные монетные дворы не выказали никакой приверженности к нему. Наоборот, Британник гораздо чаще, чем Нерон, изображен на монетах один, словно именно его считали первоочередным наследником. Зачастую братьев изображали вместе, но не подчеркивая главенства Нерона: либо оба показаны на аверсе — главной стороне, либо один на аверсе, второй на реверсе. И потом, Светоний делает замечание по поводу Британника, которое противоречит официальной историографии на этот счет: «Клавдий не раз младенцем поручал его вниманию народа и солдат, на сходки выносил его на руках, на зрелищах то прижимал к груди, то поднимал перед собой, и желал ему самого счастливого будущего под шумные рукоплескания толпы». Всё это дополняет картину и позволяет предположить, что Клавдий оставлял выбор за собой. И потом, на данном этапе повышение шансов сына позволяло императору, заложнику «юлианского союзника», слегка склонить чаши весов в пользу «партии Клавдия».
