И я побежала в спальню и растолкала его, чего не делала никогда в жизни. Я толкала его довольно долго, он все не просыпался, – если уж спит, он спит крепко, – и когда наконец он открыл совершенно чистые, ясные утренние глаза цвета тающего весеннего льда и уставился на меня с изумлением, я немедленно поклялась ему, что мы никогда, никогда больше не будем ссориться. Ей-богу!..
Нет, я взрослая девочка и точно знаю, что, конечно, мы поссоримся еще миллион раз. Но только не на ночь и не перед работой!
Куртка из проклятий
Просто так шататься по Иерусалиму не имеет никакого смысла. Правда.
«Просто так» можно шататься по Питеру или, скажем, по Парижу. По Екатеринбургу можно, я пробовала. Вот набережная, а вот река Урал. А вот памятник основателям железоделательных заводов – нашему Демидову и голландцу Генину. А вот и надпись, повествующая о том, что это памятник именно им, а не Минину и Пожарскому. А что? Вполне можно перепутать – два дядьки в странных одеждах, кто их знает, кто такие!..
В Иерусалиме такие штучки не проходят. Там как-то очень быстро понимаешь, что здесь все началось и здесь же, по всей видимости, все и закончится. Там булыжник не перекладывали с тех самых пор, как по нему бродили Иисус и Пилат.
Там узкие улочки и странные стены. Там мальчишки играют в футбол на улице, которая ведет к Храму, – а зачем нужна улица, которая не ведет к Храму (писать непременно с большой буквы)…
Там пещеры, чахлые деревья, и кладка времен крестоносцев кажется оскорбительным новоделом.
И там Митя.
Мы полетели в Израиль на книжную ярмарку, и почему-то не было никакой культурной программы. Мы зашли в туристическое агентство посреди Тель-Авива и обрели Митю.
Видимо, навсегда.
Разумеется, он доктор наук и, ясное дело, из Питера. Разумеется, он ироничен, тонок, смешлив и до неприличия хорошо образован.
Ходить с Митей по Иерусалиму каждый раз серьезное испытание, потому что он не признает никаких рамок. Вот эта вся канитель – у вас оплачено два часа, а мы гуляем уже два часа десять минут – решительно не про него. За ним хорошо бы записывать – но где там!.. Наши познания в истории, философии, географии так смешны, что это все равно, что мой сын Тимофей девяти лет от роду принялся бы записывать лекции по физике за Львом Ландау.
Ну все равно ничего, кроме смеху, не вышло бы.
Любая экскурсия по Иерусалиму состоит в том числе из крыш.
Во-он крыша храма, где перестала дышать дева Мария, мама Иисуса. А вон, весь в зелени, дом с горницей, где проходила тайная вечеря – в Гефсиманском саду.
В какой-то очередной раз мы с Митей залезли на крышу и простояли там примерно часа полтора. Митя все рассказывал, а мы все слушали.
– А вон в том доме, – сказал Митя, и мы покорно повернулись и посмотрели, – музей истории Холокоста. Сходим?..
Тут я очень тихим от усталости и очень твердым от переживаний голосом объявила своим подельникам, что в музей Холокоста я не пойду. И точка.
Есть вещи, которые я не могу проделывать.
Ну вот я никогда не посещаю детских домов. Ни образцово-показательных, ни заброшенно-ужасных. Никаких. Я точно знаю, что после посещения такого рода заведений стану социально опасной и меня придется изолировать от общества.
И в музей Холокоста – ни за что.
– Да и не нужно, – сказал Митя осторожно. – А историю хотите?.. Я расскажу.
Вот вам история: в одном лагере смерти очень старому и очень религиозному еврею немцы приказали сшить им кожаную куртку, но не из простой кожи, а из самого святого, что только может быть в жизни любого религиозного еврея, – из свитков Торы. Как известно, Тору делают из кожи кошерного животного, и кожа эта самая тонкая и прочная. Или куртка, сказали немцы, или мучительная смерть, и не только ему, но и всем, кто был с ним в бараке. А это человек двести, что ли.
И у старого еврея получился выбор: или святотатство, отвратительное, худшее из того, что можно себе представить, или смерть – не только его, но и совсем не религиозных молодых мужиков, ничего не понимающих в том, что Тора того стоит, и перепуганных пацанят, которые держатся из последних сил, и мальчишек вроде нашего Тимофея, которые совсем ничего не понимают, кроме того, что жизнь в одночасье стала ужасной, неуютной, голодной и страшной, и непонятно, где мама и зачем нужно каждое утро вместо завтрака под окрики часового мчаться на построение и показывать выжженный на детском запястье порядковый номер!..
И вы знаете, он сделал выбор.
За ночь он сшил эту проклятую куртку.
И его не расстреляли. И барак не расстреляли тоже, по крайней мере на этот раз.
Старик был очень старым и уж точно читал на древнееврейском. В отличие от нацистских ефрейторов.
Он раскроил куртку так, что она оказалась сшитой исключительно из тех мест, где проклинались злодеи, а нацисты ничего не поняли. Совсем ничего. Ничегошеньки.
Козлы потому что.
И Митя рассказывал, как бы немного посмеиваясь надо мной, что я не хочу идти в музей и боюсь его!..
Это вопрос выбора, вот что. Вся наша жизнь – вопрос выбора. Какая новая и свежая мысль!..
Можно погибнуть, потому что недоумки с автоматами или обстоятельства сильнее, или попытаться их обойти, оставив обстоятельства и недоумков с носом.
И с тех пор, как Митя мне это объяснил, я все время помню про старого еврея, кожаную куртку и выбор. И точно знаю, что он у меня есть.
Хорошо забытое старое
Я сейчас не вспомню точно, сколько лет они были женаты. Лет семнадцать, наверное, а может, и больше, потому что поры, когда они женаты не были, никто из нас не застал. Мы познакомились, когда они уже были вместе, и мы никогда не задавались вопросом, как они, к примеру, встретились и что было до того, как встретились. Моя мама Людмила Михайловна называет такие браки «с детского сада».
Итак, они были женаты с детского сада.
Ничего особенного, женаты и женаты, как все.
Никакой романтики, никаких рождественско-пасхальных картинок с уютными домиками, розовощекими малютками и парочкой бриаров, возлежащих у ног. Да, на заднем плане еще обязательно должен быть семейный автомобиль, сверкающий лакированными боками, огонь в камине, выложенном речным камнем, и прислоненные к стене доски для сноуборда. Так вот, ничего этого нет.
Да и они сами никак не Джонни Депп с Ванессой Паради!..
Лера то и дело принимается худеть, и все без толку, естественно. Мите вообще наплевать, как он выглядит, и она то и дело его «улучшает», причесывает, приглаживает, одергивает сзади помятый пиджак.
Дети тоже как дети, и тоже ничего особенного!.. Учатся в Москве в среднестатистической муниципальной школе, вовсе не в Лондоне, и учатся тоже так себе, средненько, как большинство известных мне детей. Я вообще всегда завидую родителям, у которых необыкновенные дети! Завидую и сержусь – должно быть, от зависти сержусь-то!.. Сержусь и не верю ни одному слову, правда. Когда мне начинают рассказывать, что старший мальчик в свои пятнадцать знает четыре языка и нынче изучает пятый – как правило, народов майя, ибо китайский и вьетнамский уже освоен, – играет в юношеской сборной по волейболу и на гитаре, а младший на утреннике в детском саду декламирует из Гомера, катается на коньках так, что вот-вот затмит Илью Авербуха, и с радостной детской улыбкой на пухлых губах встает каждый день в пять утра, чтобы принять холодный душ и отправиться к репетитору по пению, – я не верю и ничего не могу с собой поделать!
