От какой такой молодости?! Наша молодость давно минула! Мы взрослые, и мы умнее всех, я это точно знаю!
А может… нет? Может, не умнее?!
Вдруг мы дуры и, мама права, не умеем ценить тех, кто рядом с нами? Вот новая и свежая мысль, правда?..
Некоторое время я готовилась к разговору с Лерой, такому серьезному и обстоятельному, который бы все расставил по своим местам, я даже речь придумала, честно!..
И опоздала.
Лера позвонила и студенческим шепотом сообщила, что Митька пригласил ее на свидание. И она согласилась. И теперь не знает, что надеть, чтобы поразить его в самое сердце. И мы некоторое время серьезно и обстоятельно обсуждали, что же именно следует надеть.
Теперь они мечутся – то ли прямо сейчас подавать заявление в ЗАГС, чтоб обратно пожениться, то ли подождать до лета.
Суета сует
Что-то забегалась я в последнее время. Так бывает.
Бывает, я сижу безвылазно за письменным столом – когда шесть часов, когда двенадцать, в зависимости от того, как идет или не идет дело. Под вечер, кряхтя, держась за поясницу и повязав голову тряпкой на манер Фаины Раневской в кинокартине «Весна», я вылезаю из комнаты, иногда злая, как тарантул, иногда счастливая и отдавшая все, как новобрачная. Мне не хочется никого видеть, я вполуха слушаю детей и совсем никак не слушаю мужа – ибо что мне до них?! Там, в романе, и есть настоящая жизнь, настоящие эмоции, настоящие мужчины, приключения и чувства. А здесь что?.. Здесь жалкое подобие!.. Здесь нужно подать все тот же ужин, проверить все тот же английский, сложить все тот же чемодан, который полетит с Женькой в командировку в Тюмень – каска никогда не лезет, а на газовой станции, куда, собственно, командировка, без каски никак нельзя и ее почему-то следует везти из Москвы. И вот я пихаю в чемодан каску, а сама там, там, в романе, где нет никаких касок, и герои еще только-только поцеловались, и, что будет дальше, они не знают, и, самое лучшее, я не знаю тоже!..
Бывает, я очень от этого устаю – от сидения на одном месте, от того, что невозможно сменить план перед глазами, от эмоций, которые нужно постоянно отдавать, отдавать, отдавать, а где брать, неизвестно. Мне хочется все бросить, перестать придумывать, перестать день за днем пихать себя в текст, ужасаться тому, что сделано так мало и так плохо.
А бывает и не так.
Сдав роман редактору, я начинаю жить «полной грудью» здесь и сейчас. Я соглашаюсь на все и сразу, на любые предложения от телеканалов и журналов, потому что соскучилась по «живому», по людям, кровообращению, по энергичной, бодрой, чужой, интересной жизни.
Я соскучилась по запаху кофе из кофейной машины, у него совершенно особенный запах, по шуму больших учреждений, где множество людей одновременно разговаривает, жует, смеется, курит. Я соскучилась по игре в ничего не значащие вопросы и никому не нужные ответы: «Как вы добрались? – Спасибо, прекрасно! – А то, знаете, город сегодня стоит!» Знаю, знаю, и мне это нравится!.. По крайней мере в данный момент.
Суета, беготня, толстые осветительные кабели на полу в студиях, непременные пороги, о которые я всегда сослепу спотыкаюсь, грим, зеркала, команда в наушниках «Моторы идут!».
Любовь к такого рода жизни продолжается у меня иногда несколько недель. Я рано уезжаю, поздно приезжаю, вполуха слушаю, что рассказывают дети, и уж совсем не слушаю мужа – сейчас не до него, не до него решительно!.. И каску из чемодана он кое-как вытаскивает сам, и ужинали они опять без меня, ну и что тут такого?! Нет, а что такого-то?! Сами, что ль, не поужинают?!
Потом я начинаю уставать. Стремительно. Неудержимо.
Я начинаю уставать и уже напоминаю себе не персонаж из кинокартины «Весна» в исполнении бессмертной Раневской, а белку из рекламы, неизвестно кем исполненную, – помните?.. Ну, колеса крутятся, белки в них несутся, потом одна из белок все же сдает, вываливается из колеса и оказывается прелестным и обессиленным молодым человеком. Он изнемог, он сгорел на работе, наподобие меня. Тут кто-то из сердобольных подает ему шоколадный батончик, молодой человек откусывает, мигом превращается обратно в белку, вскакивает в колесо – и понеслось, понеслось, закрутилось, закрутилось!..
Чем мы все тут занимаемся, думаю я со скрежетом, пробираясь по пробкам на очередную глубоко осмысленную работу, наподобие колеса. Чего нам всем надо?! Чего мы добиваемся-то?!
Нет, ну правда!..
Очередная съемка, очень нужная, разумеется, и начинается она в семь часов вечера, разумеется. Раньше никак нельзя, все расписано по минутам. Должны снимать ролик для «социальной рекламы», необходимое, благородное дело!.. Ролик в эфире идет десять секунд. Снимается пять часов.
Я приезжаю в студию – все студии расположены на бывших оборонных предприятиях, в путанице заброшенных зданий, высоковольтных столбов, гаражей с покосившимися дверьми. Предприятия давно обанкротились и теперь сдают «площади» востребованным, деловым, хватким молодым людям, работающим на телевидении и делающим большие и важные дела вроде нашего ролика-кролика.
Заезжать непременно под шлагбаум. Над шлагбаумом непременно должно быть написано «Автосервис», но на это не следует обращать внимания. Плохо освещенная территория, мрачные темные постройки, которые еще не успели сдать, или они еще не успели рухнуть. Снег расчищен кое-как, кругом понатыканы машины тоже кое-как.
За покосившейся дверью холодный замусоренный коридор, во впадинах от выбитой плитки лужицы растаявшего снега, натащенного с улицы. За следующей дверью – металлической – открывается рай и воплощение американской мечты.
Много людей, много огней, запах кофе из машины… Толкотня, давка, веселые голоса. Телевизионные барышни в цветных легинсах и рваных джинсах. Телевизионные юноши, погруженные в свои айподы и вообще «макинтоши». Кресла, подвешенные к потолку на цепях, – дизайн, дизайн!.. Гримировальные лампионы отражаются во всех зеркалах. Гримеры – их две, две девицы на меня одну! – помалкивают и как-то странно стараются не сталкиваться со мной глазами в этих самых зеркалах, и вскоре выясняется почему. Они обе из кино. Они стопроцентные, абсолютные, ко всему готовые профессионалы, и неловко им здесь, и неуютно, хоть это и называется «подработка», и я их понимаю вполне. Они работают очень быстро и очень хорошо, так хорошо, что через какое-то время на моем лице невесть откуда на самом деле появляется лицо, а потом еще через какое-то время даже красота.
Ну все, можно приступать.
Камера выставляется долго и старательно, чуть не с высунутым от усердия языком. Оператор то и дело бегает к монитору проверить, как оно там, что показывают-то, в видоискатель он смотреть не умеет, не научился пока еще. Режиссер морщит лоб и то и дело берет в горсть свой подбородок, для верности. Чтоб не только лоб, но и подбородок были задействованы в работу. По очереди подбегают мальчики и девочки и поправляют на мне нечто. Те, которые не подбегают – их человек сорок, – толпятся позади режиссера, смотрят в монитор, в айподы, друг на друга и дают советы. Оставшиеся качаются в креслах, цепи посверкивают и позвякивают, и строчат сообщения на айфонах.
