Мы ведь не можем им так с ходу объяснить, что это у нас вкус такой!.. Они-то думают, что мы на работе и еще просто не успели переодеться в гражданское платье!.. А род занятий, который подразумевает подобные наряды и раскрасы, все же обычно не вызывает уважения.
Почти ни у кого не вызывает.
В тот раз после автобусной остановки у нас с Саней как-то резко испортилось настроение, как-то неловко нам было, как будто это мы с ней нарядились в кожаные трусы, и решено было по поводу упаднических настроений пойти в кафе.
Саня вылезала из машины, щурилась на солнце, а я смотрела на нее – черные джинсы, черная футболка, серый жакетик с поднятым воротником. Сумка гигантских размеров болтается где-то в районе коленей. Пепельные волосы подстрижены коротко и странно.
Какой-то парень засмотрелся на нее так, что чуть не упал, и я вознегодовала, кинулась и уволокла ее в кафе.
Нечего на нее засматриваться!
Ей, в конце концов, всего пятнадцать лет, и она моя племянница.
Памяти Владимира Чернова
…Все началось с того, что он на меня наехал, главный редактор. Я прислала очередную колонку, что-то там такое очень искрометно я сочинила – ну, мне так казалось. А он уперся, и все тут!.. Какое-то предложение в тексте показалось ему то ли неуместным, то ли дурно сформулированным. «Переделайте». – «Хорошо, ради бога, как переделать-то?» – Ну, просто напишите по-другому». – «Как именно?» – «Как хотите, но по-другому». – «Да я никак не хочу! Как хотела, так уже и написала, вы скажите толком, что именно поправлять». – «Ладно, хорошо, я сам поправлю».
И поправил – просто слова поменял местами, и мысль стала понятной, и фраза ясной, и смысл очевидным. Так править умеют только редакторы экстра-класса, суперпрофессионалы, это я знаю точно, я же давно работаю, и именно со словами!.. Довольно долго я дивилась тому, как он поправил. Открывала и перечитывала. Ну надо же. Нет, ну это даже интересно. Вот елки-палки. Я не умею так с ними обращаться, со словами-то.
Я никогда не задумывалась, сколько ему лет, тридцать пять или пятьдесят восемь, а может, восемьдесят шесть. Конечно, я все знаю: и про прозу семидесятых, и про джазовые концерты, и про «Комсомолку», и про «Огонек», и про ливень, поливавший баррикады возле Белого дома в 91-м, – это все он. Это все о нем. Но как-то отдельно от него.
Мой главный редактор, понятия не имею, сколько ему лет, тридцать пять или сорок три, – голос в трубке почти всегда веселый. Девочка, вы просто молодец!.. Я читал с таким удовольствием. Я знаю, как все это непросто, но у вас получается, девочка!..
Мой главный редактор – это воодушевление чрезвычайное, когда я попросила пристроить на работу Димана, друга старшего сына. Он фотографирует истово, с удовольствием, всех и всегда, и ему хочется научиться делать это профессионально. «Отдайте его в газету, Таня! Только в газету, и только на самую жуткую, гадкую, отвратительную текучку. Ничего лучше отвратительной газетной текучки быть не может, Таня! Только никаких поблажек, никаких родственных связей, матушка, вам понятно?! Чтоб он за материалом семь верст до небес добирался, чтобы нахлебался всего, вот тогда из него выйдет толк! Хотите, я позвоню в газету?»
Мой главный редактор – это смущение до слез. «Слушайте, я тут… о, Господи… книжку написал… вы не подумайте плохого, но написал, в общем! Ее что-то долго выпустить не могли, а теперь вот она выходит, и… неудобно мне… можно вас попросить написать отзыв, два предложения, а? Это ведь немного, а? Сможете, а?..» Я в ответ: «Как я могу?! Отзыв на ВАШУ книжку?! Я?!» Он: «Пожалуйста, а?..» В общем, как Чичиков с Маниловым, насилу договорились. Очень стеснялись величия друг друга. Дураки.
Мой главный редактор – это деревня под Тверью, одиночество, холод, мысли, невозможность додумать до конца, беспомощность сознания. Звоню – поговорите со мной о Солженицыне, а?.. Время первый час ночи. Веселое удивление – сейчас?! Ради бога, я готов. Ох, как смешно разговаривать с моим главным редактором про Солженицына ночью из деревни под Тверью! Он рассказывает, я хохочу, хотя ничего такого развеселого он не говорит, да и обсуждаемый шутить не любил и другим не советовал, но все, что говорит мне мой главный редактор, так смешно и так все расставляет по своим местам! Потом он начинает на меня шикать, потом передает привет от жены, которая тоже хохочет, так мне кажется. Дальше уж никакого одиночества и беспомощности тоже никакой. Все наладилось.
Мой главный редактор – это лето, Питер, Петропавловская крепость, жара, ветер, ноющие дети, которые давно хотят есть, пить и посидеть, а приобщаться не хотят. Надоело им приобщаться. Телефон звонит, я делаю детям знаки, чтоб заткнулись, шутка ли, главный редактор на проводе!.. «Вот что, Таня, мы тут подумали и решили, что вашу колонку…» – «Что такое с моей колонкой?! А?! Я плохо написала?! Я перепишу, я все перепишу!» – «Подождите, что вы зачастили?.. Ничего с колонкой, просто мы подумали, что хорошо бы теперь разворот». У-у-уф. Дети, можете продолжать орать, ничего не случилось. Главный не собирается дать мне пинка под зад, он просто что-то в очередной раз придумал. Что-то такое… интересное, особенное. Нет, все-таки заткнитесь, дети, вы мне мешаете его слушать. «Так вот, Таня, это должен быть разворот про любовь». – «Про какую любовь, а?..» – «Про любую любовь. Ко всему. Ко всем. К жизни. К маме. К мужчине. К яблочным пирогам. Как хотите». – «Я попробую, но…» – «Ничего не «но». У вас получится, я же читаю вас регулярно и все про вас знаю!..»
Мой главный редактор знает про меня все. Он знает, что вот сейчас, сию минуту я пишу колонку про любовь, одну из главных в моей жизни.
Бывают любови разные – сиюминутные, восхитительные, тяжелые, странные, неудачные, вовсе никуда не годные. А бывают главные, их всего ничего. С такой любовью ничего нельзя сделать, она просто есть, и все.
Ее нельзя убить, она чертовски живуча. Ее нельзя изменить, она такая, какая есть. Ее нельзя предать, она не дастся – все потому, что главная. Главный редактор знает, что я пишу про любовь, но малодушничаю, прячусь от своего горя, и слезы капают на клавиатуру, и я все вытираю и вытираю их, и салфетки все промокли, а слезы никак не кончаются. Знает и не одобряет: «Таня, девочка, ну что такое?! Будет вам!..»
Мой главный редактор – смехота! – никогда не видел меня, а я его. Нет, я знаю, как он выглядит, а он, должно быть, знает, как выгляжу я, но встретиться нам все недосуг. Новый год был, и юбилей журнала, и праздник вот прям «вдоль по Питерской!» Долго созванивались, куда приглашения прислать, шушукались с другим, не главным редактором, что хорошо бы приехать, все ждут встречи, хоть посмотрим друг на друга, столько лет вместе! Потом позвонил главный. «Таня, ну что такое, а?.. Все говорят, вы опять не приедете!..» – «Нет, я постараюсь, но…» – «Ох, знаю я! Когда говорят «постараюсь», никто никогда не приезжает, и вы не приедете! Смотрите, поздно будет!» – «Да ладно, как это может быть поздно?! В этом году у меня никак не получается, вы же знаете, у меня мама болеет. Зато на следующий уж точно! Вот честное слово!»
