Памятуя о запрете Хозяина на общение с собратьями по несчастью, Артем молча прошествовал на свое место и, от нечего делать, стал наблюдать за входящими в зал людьми.
Он обнаружил странную закономерность – все входили в зал поодиночке, ни одной пары, не говоря уж о тройке. Хотя проживали пленники на одном этаже, и двери их комнат выходили в один общий коридор. Чтобы попасть в столовую, каждому нужно было пройти часть коридора и, свернув на площадку, нажать кнопку вызова лифта. Кабинке, если она находится внизу, необходимо было примерно десять секунд для подъема. Так неужели же ни разу, в ожидании лифта, на площадке не скапливалось хотя бы двух человек? А если скапливалось, почему они не спускались вниз в одной кабинке?
Артему живо вспомнился пустынный белый коридор, по которому недавно прошелся сам. Как обернулся перед заходом на площадку, в надежде увидеть еще кого-нибудь. Но коридор за спиной был пуст. Он вызвал лифт, дождался, когда кабинка поднимется, вошел в нее – никого рядом по-прежнему не было. Дверь лифта закрылась. Он спустился вниз, вышел в столовую, направился к месту и на полпути услышал дробный стук каблучков за спиной. Девушка спустилась следом за ним с интервалом в четыре-пять секунд. Но даже если предположить, что на вызов Артема снизу поднялись оба лифта и девушка воспользовалась вторым, почему он не слышал наверху цокота каблучков выбегающей из коридора барышни?
Вывод, сделанный им после сопоставления нестыкующихся фактов, был примерно таким: странное местечко – дом Хозяина, очень странное.
– Все собрались, – разорвал гнетущую тишину зала голос Хозяина.
Оторвавшись от невеселых дум, Артем окинул взглядом сидящих за столом – да, все стулья были заняты. Но ему показалось, что расстояние между сидящими стало больше. Он пересчитал людей за столом – вместе с ним оказалось девятнадцать человек.
– Вроде одного не хватает, – робко заметил сидящий слева от Артема невысокий лысеющий тип в очках. Его маленькая, хитрая физиономия очень смахивала на мордочку хорька.
Ответом наблюдательному соседу стал хлесткий шлепок хлыста по спине.
Между тем льющийся из-под потолка механический голос продолжал вещать:
– Итак, как я обещал ранее, во вторую нашу встречу будем смотреть кино. Так давайте же насладимся зрелищем. А потом… Впрочем, не будем забегать вперед. Сперва кино. Прослушайте правила, которые вам придется соблюдать во время просмотра. Их не много, но они очень важны. Вот они… Во время просмотра запрещается вставать с мест, вслух выражать эмоции и отводить взгляд от экрана. Нарушившего любое из правил постигнет суровое наказание. Не забывайте об этом, и останетесь целы и невредимы. А теперь внимание на экран. Огни гаснут… – Послушные воле Хозяина восемь прожекторов и лампа под потолком разом потухли, погрузив столовую в непроницаемый мрак, свет погас и на примыкающей к залу площадке, замаскировав мраком единственный выход.
– Сеанс начинается…
К экрану тут же устремились восемь радужных лучей проекторов, в которые превратились многофункциональные зрачки невидимых во мраке статуй. Огромное белое полотнище над камином разделилось на восемь секторов: один на две трети экрана в центре и остальные семь миниатюрных по краям. В каждом демонстрировалась какая-то отвратительная сцена, полная людских пороков.
Тишина зала взорвалась несусветным гамом единовременной озвучки восьми изображений. Через секунду звук центрального перекрыл периферийные, общий гомон которых упал до гула растревоженного пчелиного улья.
На центральной картинке какой-то бомжеватый тип с копной сальных, спутанных волос, с покрытым чирьями и язвами лицом, заросшим длинной, давно не чесанной бородой, одетый в замызганную безразмерную фуфайку и почерневшие от грязи дырявые джинсы, толстой сучковатой дубиной избивал большую черную крысу, держа ее на весу левой рукой за длинный облезлый хвост.
Действо происходило зимой на какой-то заваленной мусором свалке. Крыса отчаянно верещала и дергалась, пытаясь одновременно увернуться от дубины и зацепиться щелкающими зубами за фуфайку мучителя. Но живодер был начеку – держал страдалицу на вытянутой руке и периодически встряхивал, гася маятник от чересчур сильного удара. Параллельно с несмолкаемым крысиным писком сам бомж вел неторопливую, размеренную беседу с кем-то за кадром.
– Вот так надо, видишь, – объяснял он хрипящим прокуренным и пропитым голосом невидимому пока собеседнику, – чтобы крови побольше к мясу прилило. Тогда крыса вкуснее становится… Ну чё там с костром?
– Догорает, – откликнулся невидимка еще более отвратительным хлюпающим голосом и разразился надсадным туберкулезным кашлем.
– Углей-то нормально вышло?
– На крысу хватит.
– Тогда помогай.
Следующий удар дубины пришелся крысе по голове. Из глаз, ушей и носа несчастной брызнула кровь, животное задергалось в смертельных конвульсиях.
Меж тем в кадре появился второй бомж в длинном до пят заляпанном то ли плаще, то ли пальто, в правой руке у него блеснуло лезвие небольшого складного ножа…
С первых же кадров отвратительного «кино» Артем скривился от отвращения и омерзения. Когда же бомжи стали потрошить крысу, его вырвало, и, судя по утробным рыкам с соседних мест, не его одного. Строгий наказ Хозяина запрещал отводить глаза от экрана – свист хлыста и сдавленные крики нарушителей красноречиво напомнили о запрете.
Проклиная про себя омерзительного психопата Хозяина, Артем перевел взгляд с бомжей на маленькие картинки других фильмов и тихо выпал в осадок от неожиданного эффекта.
Оказалось, стоило перенести внимание с терзающих крысу бомжей, как центральное «кино» тут же уменьшилось до размеров периферийных фильмов и заняло место в общем ряду, заменив тот, на который переключилось внимание зрителя. Новый же фаворит Артема, напротив, сместился в центр экрана, раздался ввысь и вширь, явив взору следующее большое «кино». То же самое случилось, когда внимание Артема переключилось на третий крошечный фильм. Четвертый. Пятый…
Спасения там, как скоро выяснилось, искать было бесполезно. Собрание представленных фильмов оказалось настоящей клоакой, калейдоскопом отборной мерзости и грязи людской жизни.
«Картина», на которую Артем переключил внимание после бомжей и крысы, демонстрировала грязную, пьяную оргию. Действо разворачивалось в каком-то подвале. Из-за скудности освещения – дневной свет едва просачивался из двух крошечных решетчатых окошек под потолком – невозможно было точно определить количество участников.
На заваленном обрывками бумаги, тряпьем, объедками и пустыми бутылками полу впритык друг к другу лежали три грязных дырявых матраса, и на образованном ими гигантском сексодроме в недвусмысленных позах копошилась стайка полуголых бомжей. Из динамиков лился непрерывный поток пьяного мата вперемешку со стонами наслаждения, криками боли, злобным садистским смехом, отчаянным плачем, кашлем, иканием и громким пуканьем. Ничего, кроме отвращения, эта сцена не вызывала. Ее участники утратили человеческий облик, превратившись в сжигаемых похотью самцов и самок.
