Когда я доложил генералу Деникину об этом инциденте, он лишь покачал головой и буркнул себе под нос: «Сопляки, галлиполийская дурь из них еще не вышла». А когда я поинтересовался у генерала – что означают его слова о «галлиполийской дури», Антон Иванович пояснил, что он имел в виду знаменитое «галлиполийское сидение» остатков армии барона Врангеля на Галлиполийском полуострове. Тогда генерал Кутепов, дабы поднять боевой дух своих подчиненных, дал разрешение на поединки между офицерами.
С несостоявшимися дуэлянтами мы разобрались быстро – заставили их помириться и предупредили, что в случае повторения подобного их отправят в штрафной батальон. А я, как замполит, провел соответствующую работу, разъясняя личному составу текущую политику партии и правительства. После моих кратких лекций следовал показ кинохроники о боевых действиях на советско-германском фронте и о преступлениях нацистов на временно оккупированной территории.
Все межличностные дрязги сразу же закончились, зато меня и генерала Деникина офицеры завалили рапортами с просьбой направить их на передовую. Причем каждый второй из них писал в рапорте, что готов идти в бой даже рядовым красноармейцем.
Мы с генералом Деникиным посовещались и приняли решение. Я отправил шифрованную депешу в Генштаб, с просьбой как можно быстрее решить вопрос о боевом применении нашей бригады. Я прекрасно понимал, что командование нас не забыло, и что приказ о направлении нас на фронт будет принят тогда, когда Ставка сочтет это нужным. Но, с другой стороны, существовала опасность и того, что народ в ожидании такого приказа просто «перегорит». А это чревато разного рода происшествиями, вроде самовольного покидания пределов части и бегства на фронт. И репрессиями тут не поможешь. Ведь не назовешь это дезертирством – люди рвутся на фронт, а не наоборот.
Антон Иванович теперь практически каждый вечер обсуждал со мной создавшуюся ситуацию и внимательно изучал на карте положение на фронтах. Как опытный генштабист и военачальник, он понял задумку нашего командования – измотать в обороне наступающего противника, после чего перейти в решительное наступление. А до того момента держать резервы в полной готовности, как говорится в таких случаях, «с ружьем у ноги».
Шел разговор и о военно-политических событиях, вроде захвата немцами Фарерских островов и профашистского переворота в Британии.
– А знаете, Александр Васильевич, – говорил он, машинально поглаживая короткую седую бородку, – советская дипломатия действует так же успешно, как и Красная армия. Я сейчас лишний раз убедился в том, что нынешний руководитель России господин… пардон, товарищ Сталин – умнейший политик. Я преклоняюсь перед ним. Но, исходя из создавшейся военно-политической ситуации, я догадываюсь, что время нашего «евпаторийского сидения» заканчивается. Да и не «сидение» это вовсе. Вон, ваши держиморды гоняют господ офицеров так, что у них едва хватает сил проглотить ужин и добраться до койки. И я даже вижу – когда и куда отправится наша бригада. Впрочем, дабы не раздражать работников ведомства товарища Берии, я не буду говорить об этом вслух. Да-с, пока не буду, но знаю, повоевать нам придется, и немало. Просто время пока еще не пришло.
Я, в отличие от генерала Деникина, знал, куда будет направлена наша бригада. И наблюдая за тем, что происходит на фронте, как и милейший и умнейший Антон Иванович, я тоже догадывался, что в скором времени наша бригада будет поднята по тревоге, погружена на десантные корабли и отправится туда, где ей придется продемонстрировать все, чему она научилась в Крыму…
3 июля 1942 года, полдень. Полтава, Временный штаб группы армий «Юг». Командующий группы армий «Юг» фельдмаршал Вильгельм Лист
Все в Полтаве пропахло запахом отработанного тротила, гари, размолотой в пыль штукатурки и начавшими разлагаться трупами – этим жутким «парфюмом» войны. Прошло уже более пяти суток с того момента, как в ходе массированного ночного авианалета советской авиации на центр города, в здание, ранее принадлежавшее Полтавскому обкому ВКП(б), а после захвата города ставшее штабом группы армий «Юг», угодила двухтонная фугаска. Всюду громоздились изуродованные и закопченные развалины, из-под которых саперы еще продолжали откапывать трупы немецких солдат и офицеров. Бомбовому удару, будто в насмешку над асами люфтваффе, подвергся и дислоцированный поблизости штаб 4-го воздушного флота. Правда, потери у «птенцов Геринга» были куда меньше, чем у армейцев. По крайней мере, командующий флотом, генерал-полковник люфтваффе Александр Лёр сумел выжить и даже руководил спасательными работами.
Но все это было уже не важно. Пока срочно отозванный с Балкан Вильгельм Лист сдавал дела и через Восточную Пруссию добирался до Полтавы, командующие всеми тремя ударными группировками, три генерал-полковника – Максимиллиан фон Вейхс, Фридрих Паулюс и Эрвин Роммель – оставались предоставленными сами себе. Заранее составленные в ОКВ планы теперь годились только на то, чтобы порвать их и выбросить в ближайшую мусорную корзину.
Первая танковая армия под командованием Роммеля изнывала от безделья в тыловых районах в окрестностях Краснограда – города, расположенного между Харьковом и Днепропетровском. А тем временем группа генерала Вейхса под Курском, состоявшая из 2-й полевой и 4-й танковой армии, и 6-я полевая армия Паулюса под Белгородом, действуя под всевидящим оком советских высотных разведчиков, безуспешно пыталась проломить многослойную русскую оборону.
Несмотря на ужасающие потери, за эти дни удалось взять лишь две линии русской обороны, и сейчас кровопролитные бои шли за третий рубеж, самый мощный и самый хорошо вооруженный. В отчаянных атаках, где продвижение вперед составляло сто-двести метров бесплодных русских степей, почти полностью сгорели восстановленные после зимнего поражения танковые дивизии вермахта, еще недавно бывшие красой и гордостью панцерваффе. Теперь немецкие танки, превратившиеся в обугленные железные коробки, запутавшиеся в малозаметных заграждениях, подорвавшиеся на минах, подожженные выстрелами из противотанковых пушек и реактивных гранатометов, были разбросаны в русских степях, и этот жуткий пейзаж вызывал тоску у еще уцелевших солдат и офицеров вермахта.
В осыпавшихся траншеях и разбитых дотах дотла разрушенных двух первых рубежей русской обороны вповалку лежали друг на друге тела солдат – защитников этих траншей, одетых в гимнастерки цвета хаки, и атакующих – одетых в мундиры цвета фельдграу. Причем последних было значительно больше. Каждый русский солдат, погибший на этих рубежах, прежде чем погибнуть, убил как минимум трех-четырех врагов. А некоторые опорные пункты, приспособленные к круговой обороне, даже оказавшись в тылу боевых порядков немцев, до сих пор продолжали сражаться в полном окружении.
Прилетавшие к ним по ночам У-2 легкобомбардировочных авиаполков сбрасывали им патроны, медикаменты и продовольствие, а также густо поливали осаждающих наши опорные пункты из выливных приборов густым адским студнем, носившим непонятное наименование «напалм». Иногда, оказавшись в безнадежной ситуации, осажденные опорные пункты вызывали огонь на себя, погибая вместе с врагами под залпами гвардейских реактивных минометов и тяжелых гаубиц.
