Маленький белый мальчик заходит в зоомагазин; пожилой черный продавец выносит клетку с двумя кроликами, ставит ее на прилавок и торжественно открывает. Кролики поочередно вылезают наружу. Мальчик осторожно гладит сначала одного, потом другого и, порывшись в кармане, протягивает продавцу купюру. Черный продавец долго, сосредоточенно ее изучает, подносит на свет: не фальшивая ли? Видимо, он подслеповат. На прилавке тем временем оказывается уже три кролика. Черный продавец неспешными движениями открывает ящик кассы, смотрит туда, а потом поднимает глаза на ребенка. Его взгляд исполнен такой мудрости, такого величия, что, кажется, он сейчас процитирует книгу пророка Иезекииля.
– Сдачи нет! – произносит он, наконец поворачивается и ковыляющей походкой отправляется вглубь магазина, искать, по всей видимости, сдачу где-то там.
– А мать где?
– Чего пристал, а?! – Катя приподнимает голову и сердито на меня смотрит. – Дома, где ж еще? Я им деньги пересылаю.
Она откидывается обратно на спину и закрывает глаза. Снова показывают прилавок – кроликов уже пятеро. Проходит время. Мальчик терпеливо ждет. Попеременно показывают то его, то прилавок, где кроликов с каждой минутой становится все больше. Их столько, что они уже не помещаются на прилавке и спрыгивают на пол.
– Я устала, – грустно произносит Катя.
Черный продавец чем-то гремит в подсобке. Мальчик возле прилавка ковыряется в носу. Кролики нервными, неритмичными прыжками перемещаются по полу, толкают стеклянную дверь, вылезают наружу, на площадь. Это все напоминает тихий, прирученный кошмар. Черный продавец появляется у прилавка и протягивает мальчику сдачу. Мальчик растерянно оглядывается. Кролики заполняют всю площадь.
– Прости, – говорю я, когда реклама заканчивается и кролики вместе с продавцом и мальчиком исчезают. – Я подумал, что ты с этим футболистом… Короче, что ты… его любовница.
– Ты дурак… Ну, было… Мало ли с кем у тебя и у меня было… Он однажды мне очень помог, понимаешь? Я думала, и сейчас поможет. Не хотела тебя впутывать.
– Почему?
– Опыт имеется, знаешь ли… – она горько усмехается и открывает глаза.
– Какой опыт?
– Ложись… – она хлопает ладонью по постели.
Ладно. Ложусь рядом, на бок, и, подперев рукой голову, демонстрирую готовность ее внимательно слушать.
– Понимаешь, – говорит она тихим голосом, у нее на глазах появляются слезы, – такое чувство, будто все повторяется… все по кругу… Я боюсь… За себя, за тебя… за нас…
– Чего боишься, я не понимаю? Что нас найдут?
– Ну да, и это тоже… но будет еще хуже, если ты мне станешь противен…
– Я ведь тебе говорила! Ладно, не бойся. В номер не сунутся… Ну… по идее… не должны.
– По идее? – мой голос дрожит.
– Будут, наверное, ждать, пока мы сами к ним не выйдем.
Катя в джинсах и розовой блузке сидит на постели по-турецки, раскачивается всем телом, покусывая палец на правой руке.
– Надо было вчера валить… Вот я дура…
Растерянность, которую я сейчас наблюдаю, – очень редкий гость на ее физиономии, и от этого становится не по себе.
– А может, это просто… случайные парни, а?
– А может быть, корова, а может быть, собака, – задумчиво произносит Катя, не глядя в мою сторону, и добавляет со злым ехидством: – Случайные русские парни, в девять утра. В гостинице в Хемпстеде. Милый, включи мозги! Ты хоть запомнил, как они выглядели?
– Нет.
– Нет, – передразнивает она. – Зато они наверняка тебя запомнили. Как я могла быть такой дурой?!
– И чего теперь делать?
– Посидим, короче, пока полчаса в номере…
Полчаса назад мы пошли на завтрак. Его накрывают обычно во втором зале, стилизованном под кают-кампанию. А в первом – тоже едят, но только по вечерам. Там стойка регистрации, там всегда на вахте менеджер, один и тот же пожилой джентльмен. Около стойки Катя вдруг резко развернулась и ринулась обратно к лестнице, прошипев сквозь зубы:
– За мной… быстро!
– Чё случилось? – спросил я недовольно, когда мы снова оказались в номере. Мы только что позанимались любовью, и я очень рассчитывал поесть.
– Мы попали… – она с размаху села на кровать. – Одного не понимаю… как они нас нашли? Вернее – меня… Ты-то им нафиг не нужен.
– Кто “они”?
Она с досады махнула рукой:
– Да эти уроды… Которые Витю убили.
Мертвые иногда опаснее живых.
В горле сделалось сухо. На спине и на руках холодом стянуло кожу. Захотелось лечь на кровать, прямо так, в чем есть, спрятаться под одеяло, и будь что будет. “А Катя, – подумалось мне, – пусть как-нибудь там сама выруливает…” Я подошел к двери удостовериться, что она как следует заперта. На два оборота. Удостоверился.
Катя поднялась с кровати и пересела в кресло.
– Это Игорь? – спрашиваю.
– Не, – она морщится. – Игорь вряд ли.
– Точно он, – говорю.
– Да нет же! – Катя раздраженно хлопает ладонью по деревянной ручке кресла. – Он, наоборот, предупредил – мы ж тут как на ладони…
– Ладно… Чё делать-то будем? – спрашиваю.
– Чё делать? Валить отсюда…
– Как? У нас вещи. Далеко не убежим. У тебя вон чемодан…
– Да, – Катя машет рукой, – черт с ними, с вещами. Потом позвоним, назовем адрес, куда подвезти. Как ты думаешь, тут есть другой выход?
– Чего? – от волнения мне никак не сосредоточиться.
– Выход, говорю, другой есть?! – повышает голос Катя. – Дорогой, ты что, оглох?!
– Выход? Сейчас спущусь…
– Ты совсем идиот? Давай знаешь что? Вызовем этого, черного… который тут убирается, и спросим.
– Филиппинца?
– Да пофиг, кто он…
– А как… вызовем? – я стараюсь бодриться, но в собственном голосе различаю уныние.
– Блин… – Катя морщится. – По телефону вызовем, типа комнату убирать.
– Так у нас же всё вроде чисто?
Катя начинает внимательно оглядывать комнату.
– Ну, так сейчас будет грязно.
Она открывает сумочку, стоящую на столике, достает тюбик с тушью и быстрыми движениями начинает размазывать тушь по белой подушке.
– Вот, – говорит она, – не отрываясь от своего занятия. – Было чисто – стало грязно. Звони!
Иногда я поражаюсь ее сообразительности. Набираю ресепшн, трубку берет менеджер, сбивчиво объясняю, что нечаянно запачкал подушку, что прошу заменить. Зачем-то долго извиняюсь. Катя, пока я произношу на ломаном английском свою речь, устало вздыхает.
