Зато Марка Ильича любили студенты. И он их тоже очень любил. Особенно молодых людей, высоких, широкоплечих, спортивных. Мы часто видели, как он прогуливается с одним из своих студентов под ручку по коридору, ласково бросая проходящим мимо коллегам:
– Знаете, люблю грешным делом перекинуться парой словечек с молодежью.
Ходили слухи, что Марк Ильич гомосексуалист и что он женился в свое время исключительно для отвода глаз. Никита Виссарионович хоть и уважал Марка Ильича как ветерана войны, но в глубине души не любил и старался при встрече руки́ не подавать.
– Я, между прочим, бывший офицер. Да-да, – жаловался он. – Сует мне, понимаешь, руку, а сам неизвестно за что ею хватался. Доиграется…
Буфетчица Валя, рыжая грудастая тетка, напротив, была очень расположена к Марку Ильичу.
– Ну и что такого? – говорила она мне как-то. – Человек как человек… Всегда о здоровье спросит, конфеткой угостит. Хороший человек, по всему видать.
Ее супруг, Михаил Иванович, хромой, пьющий, состоявший при православном храме плотником, заработавший у нее кличку “Михуйло”, по-видимому, так себя никогда не вел.
– Вот взгляни на Марка Ильича, – выговаривала своему “Михуйлу” при всех Валя, – Всегда вежливый, всегда с книжечкой. А ты у меня? Всегда – с бутылем! Вот уйду я от тебя насовсем. Уйду, говорю. К Марку Ильичу уйду!
– Он не по этой части, – обиженно возражал Михуйло. – Не по мужскому он делу. Другого он… ориентирования.
– Ой, много ты понимаешь – другого ориентирования! – махнула рукой Валя. – По-твоему, что, раз мальчики нравятся, так уж сразу и другого ориентирования? Да ерунда! И потом, где это видано, чтобы хороший человек не мог с мальчиками иногда побаловаться? Просто он не боится…
– Боитесь? – подвожу я итог. – А своя душа что, не дороже?
Марк Ильич морщится и делает неопределенный жест рукой, будто отмахивается:
– Ой, ну вы, голубчик мой, совершеннейший Розанов! Совершеннейший! Какая еще душа! У нас есть только тело мыслящее для войны, для брани. А люди… люди всё забудут. Мир меняется, течет, надо быть сильнее… Учитесь, голубчик мой, проигрывать сражения.
Мне кажется, что я слышал это уже однажды. Причем от самого себя.
– Несете черт знает что! – говорю. – Слушать стыдно.
Он предостерегающе поднимает вверх указательный палец, но на лице по-прежнему дежурная улыбка. Другой бы уже вышел из себя. А этот – нет. Армейская выдержка.
В дверном проеме появляется голова Дины.
– Ну, как вы тут? – она проходит мимо нас легко, как охотница, и садится на свое место.
– Понятно всё! – я повышаю голос. – Выгоняете, значит, пожилого человека по чужой указке, да еще философию разводите. Да Алла Львовна, если хотите знать, лучше всех вас.
С досады хлопаю ладонью по столу и вдруг начинаю чувствовать гордость за самого себя. Ведь на моей стороне правда, и двух мнений тут быть не может. А стало быть, я – герой, защитник слабых и угнетенных. Я благороден, смел… Кто-то ведь должен быть благородным и смелым? Правда? Так вот это – как раз я! Мне выпала эта судьба, это великое бремя. Она привела меня во дворец, где жили князья, вельможи, воины, где бывали императрицы и поэты.
– Александр Македонский – герой, но зачем же столы ломать? – раздается за спиной знакомый насмешливый голос. Резко оборачиваюсь. Это кто там у нас? Так и есть. Трофимов. Сидит на своем месте. И как это я его не заметил? Высунулся из-за газеты, которую он тут каждый день читает. Круглое, как по циркулю, лицо – красное, копченое солнышко. Лоб весь в белой шелухе. Маленькие глазки. Крошечный острый носик, зажатый с двух сторон толстыми щеками, словно синичкин клювик высунулся из мартышкиной попки.
– Вас не спрашивают! – говорю грубо. – Идите в задницу!
Вот сейчас произнес, и сам себе удивился. Как все-таки это нелепо звучит: “Идите в задницу”. Когда говорят “иди в задницу”, тут вроде как все понятно. Тебе хотят нагрубить, тебя хотят унизить. А выражение “идите в задницу” таит в себе странное противоречие. Здесь, конечно, есть неуважение, но какое-то торжественное, церемонное, обходительное. Произносишь – словно провожаешь на заслуженный отдых пожилого профессора.
– Не понял? – маленькие глазки Трофимова злобно вспыхивают.
– А чего тут, – говорю, – непонятного? Если я скажу – идите в солнечный анус, вам легче станет?
Пытается сделать в ответ каменное лицо. Не пытайся. Я знаю, что ты трус. Щечки вон копченые так и трясутся.
– Мне послышалось? – носик-клювик задирается вверх. Он откладывает газету в сторону и поднимается во весь свой маленький рост.
– Угу, – киваю. – Щас вам еще не то послышится.
Дина, прыснув, отворачивается к светящемуся монитору и пытается, сдвинув брови, изобразить серьезность. У нее там на мониторе компьютерная игра – девушка охотится на зверей. Марк Ильич, что-то буркнув себе под нос, выскальзывает из аудитории. Трофимов отворачивается и начинает шарить руками по столу, будто ищет что-то.
– Знаете что? Ведите себя прилично, – говорит он себе под нос. Молодец, собрался с духом. – Вы бы хоть о Лугине подумали. Он же вас к нам пристроил? Вам хотя бы известно, что такое благодарность?
– Просветить хотите? – я хмурюсь. – Ну, просветите. Пролейте свет знания, Гелиос вы наш.
Молчит. Взял шариковую ручку, теребит в руках.
– Всё, – говорю. – Прощай, Динка! Прощай, охотница! Буду скучать.
Всё, теперь, кажется, пора идти. Нет, надо ему еще на прощание пару слов… Ладно, черт с ним… Все-таки дружили…
– Надеюсь, мы подружимся, – лучезарно улыбнулся Трофимов и на правах старшего потрепал меня по плечу. – Чего делить-то? А то, знаете, в нашей среде как-то повелось, что все друг с другом одним местом меряются.
Я рассмеялся. Круглая как солнце физиономия Трофимова прямо-таки вся светилась добродушием. Мне порекомендовали его как опытного методиста, и я на правах младшего коллеги подошел к нему познакомиться, спросить совета.
– Знаете что? – произнес с ироническим напором. – Давайте покурим, а? Заодно потолкуем обо всем. Как говорится, полялякаем о делах наших грешных. Вы курите, я надеюсь?
Я кивнул. Курили обычно во дворике, там, где некогда располагался французский сад, тот самый, из-за которого между вельможей и его супругой вышло несогласие. Теперь это был жалкий прямоугольный пятачок под открытым небом, с несколькими грязными клумбами и потрескавшимся асфальтом. О прежних славных временах напоминала лишь огромная античная ваза, торчавшая посредине и некогда служившая фонтаном. Вот уже много лет сюда бросали окурки.
Мы с Трофимовым спустились на первый этаж, оделись в гардеробе и вышли во дворик. Встали возле вазы и вытащили сигареты.
– У меня ребенок родился неделю назад, – важно поделился Трофимов. Его пропеченное лицо, когда он это произносил, сияло. – Прямо думать ни о чем не могу.
