Не успел поезд набрать скорость, как дверь открылась вновь, словно дыра во вселенной. Закроется она теперь лишь после следующей остановки. Я посмотрела, что положила мне Маргит. В пакете оказались мои любимые сэндвичи – с нарезанными тефтелями и зеленым перцем. Всю дорогу я простояла в коридоре, чтобы не проснуться в Праге. Взад-вперед по проходу сновал дружелюбный гей, комически размахивая незажженной сигаретой. Я протянула ему спички. Он сложил ладони и поклонился. Потом он курил у соседнего окна, пока не доехал до своей остановки – крошечного, забытого богом полустанка. Там наш поезд встречал единственный человек – стоящий в тени мужчина с «ежиком» на голове. Они очень обрадовались друг другу. Первым делом парень с «ежиком» протянул своему приятелю зажигалку.
* * *
В аэропорту в очереди на регистрацию мне улыбнулась девушка, я улыбнулась в ответ, тогда она подошла и стала рассказывать свою жизнь. Зовут ее Теодора, она румынка, едет на встречу с мужем, который имеет третий по старшинству чин на грузовом судне размером с небольшой городок. Обычно корабль курсирует между Данией и Китаем, но сейчас на нем случилась поломка, и он будет три дня стоять в стамбульском доке, давая ей шанс повидаться с мужем. – Я не видела его два месяца, – сказала она. На какое-то мгновение мне показалось, что при словах «муж» и «два месяца» – со всем тем, что за ними стоит, – между нами разверзлась бездна.
Это будет первый полет Теодоры, хотя на кораблях, разумеется, она плавала многократно. В Турции раньше не бывала.
– Там много таких, как ты? – спросила она с надеждой.
– Определенно, – ответила я, гадая, какие именно из моих особенностей она имеет в виду.
Она спросила, сколько мне лет. Что-то пробежало по ее лицу.
– А мне двадцать шесть, – произнесла она, словно это – плохая новость, которую ей сообщили только что. – Но на свой возраст я себя не чувствую.
– А на какой чувствуешь?
– На девятнадцать – как ты.
Но для меня девятнадцать тоже казалось слишком много – я некоторым образом ощущала отчужденность от себя самой. Мне пришло в голову, что понадобится еще год – а то и все семь, – прежде чем я научусь чувствовать себя на девятнадцать.
У стойки регистрации Теодора принялась объяснять служащим какие-то запутанные вещи. То ли что-то с ее билетом, то ли багаж требует особого обращения – поскольку у корабля ее мужа международный статус. Похоже, служащие раньше о таком статусе не слыхали. И Теодора, кажется, стала думать, будто они ставят под сомнение профессиональные качества ее супруга.
– Как мне доказать, что мой муж – третий на корабле? – задумчиво произнесла она. – У меня на рубашке есть якоря!
На служащих ее рубашка произвела весьма умеренное впечатление.
* * *
Большинство пассажиров нашего рейса были турки средних лет с горестными лицами, они летели домой из турпоездки на Майорку.
– Вы не представляете, что нам пришлось пережить, – по-турецки обратился ко мне мужчина у выхода на посадку. Сперва я подумала, что он принял меня за кого-то другого, но потом по отвлеченному выражению его лица поняла: он знает, что мы незнакомы, и ему на это наплевать.
– Неудачно съездили? – спросила я.
– Что тут может быть удачного? Никто не говорит по-турецки. А наш гид – если это можно назвать гидом – оказался садист, в клиническом смысле. Что еще можно сказать о таком человеке? Он искал свое призвание в жизни, и он его нашел, – он покачал головой, видимо, мысленно обозревая места на земле, где клинические садисты могут обрести призвание.
* * *
Всю дорогу до Стамбула наш крошечный самолет болтало и кидало из стороны в сторону. По одну руку, словно безумная, то приближалась, то удалялась земля, а по другую было видно лишь небо. Багажные полки распахнулись. По проходу покатилась гигантская головка сыра. Потом самолет потерял высоту столь внезапно, что некоторые стукнулись головами о потолок. Каждый резкий рывок встречался оханьем, криками и смехом. Кто-то из пассажиров постарше молился. Одного парня вырвало в гигиенический пакет, и все вокруг последовали его примеру.
Ужаснее всего было снижение. Каждую секунду становилось всё более муторно. Чувствуешь, будто душа бултыхается в теле, подскакивая, как козье дерьмо в лодке. Теодора схватила меня за руку, и я в ответ сжала ее ладонь. И вдруг последние облака исчезли позади, и перед нами открылось Мраморное море с Босфором, мерцающее и живое, непостижимое, словно бок исполинской рыбы. Теодора восторженно наклонилась к иллюминатору.
– Корабль моего мужа, – сказала она, указывая на грузовые суда вдалеке. – Где-то там, один из них.
Я посмотрела на ее затылок, на выбившиеся из хвостика волосинки, на изящную цепочку с застежкой в форме S, лежащую на веснушчатой коже – на всё то, что было, наверное, так хорошо знакомо ее мужу.
* * *
Я собиралась переночевать у моей тетки Бельгин и кузины Дефне, а потом отправиться на Средиземноморье в Анталию, чтобы встретиться с матерью и другими тетками. В Стамбул я последний раз ездила в детстве, там у меня, кроме Бельгин и Дефне, никого не было. Основную часть времени я проводила у бабушки в Анкаре, городе, который построил Ататюрк, столице светской республики. Стамбул с его узенькими улицами и обшарпанными домами нагонял на мать тоску. Но мне захотелось туда, поскольку Иван говорил, что хочет его увидеть, что Стамбул представляется ему городом из романов прошлого века – беспорядочно застроенный, многоуровневый, многообразный, кишащий головорезами и пропитанный честолюбием.
Тетя Бельгин работала в сети медицинских лабораторий, где делают анализы. Мне сказали, что пришлют за мной водителя в аэропорт. Водителя я не нашла. Я хотела позвонить в лабораторию, но код AT&T здесь не работал, требовались жетоны. Турецких денег у меня не было, а обменники не принимали ни венгерскую валюту, ни дорожные чеки.
Я вернулась к телефонам, и пока я пыталась разобраться, как сделать звонок за счет другой стороны, у моего локтя возник опрятно одетый молодой человек.
– Телефоны работают по жетонам, – произнес он и принялся объяснять, что такое жетон. – Это – как монета, но принимают ее только телефоны. – Потом он сказал, что может купить мне жетон, если я дам деньги. Я объяснила, что у меня только венгерская валюта.
– Пусть будет венгерская, – терпеливо отвечал он.
– Сколько с меня?
– Сколько сочтете нужным.
Я вручила ему купюру. Он на невероятной скорости умчался и вернулся с той же купюрой в руке.
– В обменнике венгерские деньги не принимают, – объяснил он.
– Да, не принимают, – согласилась я.
– Ладно, давайте сюда венгерские деньги, – сказал он через пару мгновений. – Кто знает, вдруг однажды мне попадутся венгерские туристы, возвращающиеся домой. Они дадут мне оставшиеся лиры, а я им – венгерские деньги. Они скажут мне спасибо, а я отвечу: «До свидания, счастливого пути», – воодушевленный перспективами будущего обмена, он дал жетон, и я набрала лабораторию. Меня четырежды переключали между сотрудниками. Пятый сказал, что водитель выехал и скоро будет.
