Когда Светлана поинтересовалась у Эмери о ближайших планах, та задумчиво ответила, что ей нужно выгулять собак. Светлана спросила, что за собаки.
– Не знаю, просто какие-то собаки, – сказала Эмери.
Я подумала над ее словами.
– А в какой она группе по русскому?
– Сейчас окончила 102. А что?
– В эту же группу ходил Иван, – сказала я. – Я, похоже, думаю, что там с ней в очереди – это он.
– В очереди здесь, в аэропорту? Иван? Но откуда он мог узнать, что ты летишь тем же рейсом?
– Не мог. Просто совпадение. Не исключено, что это и не он.
– Может, он каким-то образом узнал в кассе?
Я подумала над этим.
– Но билет сначала был выписан не на мое имя. На меня его перевели только два дня назад.
– Да, правда. Поневоле поверишь в его сверхъестественные способности. А почему ты ничего ему не сказала, когда мы шли мимо?
– Не была уверена, что это он.
– Только не говори, что забыла, как он выглядит.
– Ну, сейчас у него слишком короткая стрижка.
Светлана покачала головой.
– Я тебя никогда не пойму. Ты же сознаёшь, что волосы можно подстричь, так? Но стрижка никак фундаментально не отражается на твоей личности.
– Ну а вдруг это не он?
– Но тот парень похож на него? Кроме стрижки?
Я ответила не сразу.
– Все похожи на него, – сказала я.
Светлана закатила глаза.
– Двухметровый венгр, который на каждого смотрит пронизывающим взглядом, и ты считаешь, что на него похожи все. Ладно, план такой. Мы сейчас выходим. Я подхожу поболтать с Эмери, а ты здороваешься с Иваном. Если это не он, просто скажешь: «Извините, я приняла вас за другого». Всё просто, да?
Я опомнилась, когда мы уже подходили к ним.
– Слушай, Эмери, – сказала Светлана. – А где ты остановишься в Париже?
– Пока точно не знаю.
Я подошла к Ивану.
– Привет, – произнесла я.
– С днем рождения, – ответил он, не глядя на меня.
– Я тебя не узнала из-за стрижки, – сказала я.
Он еще больше помрачнел.
– Именно затем я и подстригся.
Мне эта фраза показалась забавной шуткой, но он не смеялся.
– Я не знала, что ты едешь в Париж.
– А я не знал, что ты едешь в Париж.
Мы стояли молча.
– Ладно, увидимся, – произнесла я.
– Наверное.
– Ну что, нормально же получилось? – позже спросила Светлана.
– Не знаю, – ответила я. – У него был злой голос.
– Ты вечно думаешь, что все вокруг злые. Ладно тебе, не унывай. – Она обняла меня за плечи. – Я хотела выяснить всё у Эмери, но она ничего не знает. Она не в курсе, почему он здесь. Они просто случайно встретились в аэропорту.
– Ей даже неизвестно, что за собак она выгуливает и где собирается остановиться, – указала я. – Откуда ей знать о его планах?
– Думала, тебя приободрит, что они, по крайней мере, в Париж едут не вместе. В смысле, она такая красавица.
Мы вернулись к Робин и Биллу. Билл принялся сыпать вопросами.
– Что это за парень? Как его зовут? Его так зовут? Селин он нравится? – он повернулся ко мне. – Почему у тебя такой вид? Ты должна быть счастлива. В самолете многое может случиться – ночь, тридцать тысяч футов над океаном.
* * *
Нам всем достались места сзади, но в разных рядах. Иван сидел у аварийного выхода рядом с человеком в костюме. Мы встретились взглядами. Пройти дальше мне мешал парень, который занял проход, пытаясь впихнуть на багажную полку какой-то немаленький, обмотанный одеялом предмет. Любому, в том числе и самому парню, было очевидно, что предмет туда не влезет, но он не сдавался.
– Думаю, нам надо поговорить, – сказал Иван.
– Я сижу на 44К, – ответила я.
В итоге предмет в одеяле унес стюард. Я нашла свое место и стала читать «Мадам Бовари».
– Селин!
Я подняла взгляд. Это оказалась Светлана, она держала под локоть какого-то пакистанского дедушку.
– Этот джентльмен любезно согласился поменяться с тобой местами, – сказала она.
Мне не хотелось меняться местами. Но человек улыбался и явно был чрезвычайно горд своим благородным поступком. Я поблагодарила его и пошла за Светланой в другой ряд. Билл сидел у прохода, я – у окна, а Светлана – между нами. Робин почему-то посадили прямо перед Биллом. Они не могли ни поговорить, ни видеть друг друга.
Боявшаяся летать Светлана схватила нас с Биллом за руки. Вышли стюардессы и стали показывать, как плавать по Атлантике на подушках наших сидений. Заработали двигатели. Зазвучал голос муэдзина, и на экране появился молящийся человек, стоящий на коленях по диагонали к океану.
– Зачем это показывают? – спросила Светлана.
– Чтобы ты не попала в ад, если вдруг умрешь, – ответил Билл, поднимая подлокотник. – Давай, прислонись ко мне.
Светлана закрыла глаза, отпустила мою руку и, свернувшись калачиком, прильнула к Биллу. С нарастающим оглушительным ревом самолет, наконец, взлетел.
В иллюминаторе таяли городские огни. Была ровно полночь. Потом под нами не осталось ничего, кроме облаков. Человек передо мной опустил спинку кресла и практически лег мне на колени. Я чуть не ощутила к нему материнские чувства. Время шло. Стюардесса поинтересовалась, что мы будем есть: американскую еду или пакистанскую? Я попросила пакистанскую.
– Пакистанской нет, – сказала стюардесса. – Вот американская.
Я развернула фольгу и посмотрела на американскую еду. Там лежало что-то невнятное. Пассажир впереди стал ворочаться с боку на бок. Его подушка окунулась в мой десерт. Розовая взбитая пена образовала на белой ткани осмысленные с виду узоры. Я разглядела птицу – символ путешествия.
Включив лампочку, я попыталась вернуться к «Мадам Бовари». Одно предложение особенно впечатлило: «Порой шуршал листьями, выходя на охоту, какой-нибудь ночной зверек – еж или ласка, а то вдруг в полной тишине падал созревший персик»
[47]. Оно напомнило мне клип к песне «Поведение человека», где за Бьорк сквозь чащу гонится гигантский ежик.
* * *
Примерно в два часа на противоположной стороне появилась фигура Ивана, он пытался разобрать номера рядов. У ряда 44 он остановился, пристально разглядывая пакистанского дедушку на месте 44К.
Я расстегнула ремень безопасности и запихнула «Мадам Бовари» в карман кресла. Дорога к проходу была полностью блокирована сплетенными спящими фигурами Светланы и Билла. Иван отвернулся от пакистанца и потер затылок.
