Я вошла в нее и закрыла за собой дверь. Над головой загорелась лампочка. Я начала набирать номер Ивана, но до конца так и не дошла и вместо этого позвонила Светлане в Белград. Она ответила после второго гудка и тут же пустилась описывать, как они с Биллом ездили в Италию.
– Каждый из нас был охвачен экстазом от присутствия другого, – сказала она.
– Великолепная фраза, – заметила я.
– Сознаюсь, я заготовила ее заранее. Всё ждала возможности при ком-нибудь ее употребить.
– А я думала, ты сочинила ее специально для меня.
– Возможно, так и есть, на некотором уровне. Не могу представить, кому бы еще я могла ее сказать. Разве что своему аналитику, но он начинает брюзжать, стоит мне заговорить о Билле. Я знала – ты непременно поймешь. Когда думаешь обо всех этих бесчисленных галактиках и комбинациях ДНК и встречаешь, вопреки мизерности шансов, того самого человека – это чудо. В каждой церкви мне хотелось пасть ниц.
– Да, – произнесла я.
Я затруднялась представить, как существование Билла можно считать каким бы то ни было чудом, но ведь любовь – это загадочная и непостижимая связь между отдельными людьми, а не состязание в целесообразности, где любовная пригодность участников оценивается количественными показателями, – и разве это не чудо само по себе.
Я рассказала Светлане о доме Пири.
– Я знаю эту гостиную, – ответила она. – Там еще вечно жужжит муха и никто не может ее поймать. Почему Иван тебя до сих пор не спас?
– Я еще не звонила.
– Почему? Разве не за этим ты ехала в Венгрию?
Сформулировать было нелегко.
– Мне не хочется, чтобы он подумал, будто я ною. В любом случае я, пожалуй, буду решать свои проблемы сама, – я рассказала о его совете заводить дружбу с людьми.
– Ты что, даже не слышишь, насколько по-идиотски это звучит? Ты должна ему позвонить, пока эти тикающие часы окончательно не снесли тебе крышу.
Светлана встречалась за кофе со своей подругой Саньей – той самой, которую она третировала в детстве. У Саньи был роман с женатым тридцатипятилетним отцом двух детей. Он вел новости на национальном радио. Светлане этот голос был интимно знаком, как и всем сербам.
– Об отставке Радована Караджича я узнала от женатого человека, который спит с моей старинной школьной подругой Саньей, – размышляла Светлана.
– У него, наверное, приятный голос, – сказала я.
– На самом деле – раздражающе монотонный. Санья говорит, что в постели он говорит абсолютно иначе. Ради ее блага надеюсь, что это так. Можешь вообразить милые глупости в устах диктора?
– Тебе удалось довести ее до слез?
Последовала пауза. – Да, если честно. Но я не нарочно. Я просто пыталась выяснить, из научного интереса, испытывает ли она этические проблемы, когда крутит роман с женатым.
– И как?
– Нет! Вообще никаких проблем! Сначала она стала отшучиваться, потом – обороняться, а потом – разрыдалась. Но не из-за угрызений совести, а просто хотела, чтобы я сжалилась и сменила тему. Отец говорит, что переживший войну делается озлобленным или легкомысленным. Думаю, у Саньи второй вариант.
– А ты озлобилась?
– Еще бы! Но по мне уж лучше озлобленность, чем легкомыслие. Да, мой сексуальный опыт, может, и ограничен поцелуем в тринадцать лет с мальчиком моей кузины в белградском зоопарке, а у Саньи – роман с тридцатипятилетним женатым диктором. Но я тем не менее думаю, что глубже понимаю любовь.
Тут нас прервал жуткий грохот. Я подняла голову и увидела человека, сидящего в разбитой витрине кафе – одна нога внутри, другая в кустах. Он орал на какого-то мужика внутри, потом они оба выпрыгнули наружу и стали кататься по земле.
– Я думала, Роза говорила о цыганах из расизма, – сказала я.
– Нет, проблема с цыганами в Венгрии существует, – ответила Светлана. – Даже не верится, что ты – прямо там и наблюдаешь, как они вышвыривают друг дружку из окон.
– А мне не верится, что ты – там и доводишь до слез чужих любовниц.
– Знаю. Я хотела было анонимно позвонить его жене, но потом решила, что это вроде как не мое дело. Хоть и чувствую, что – мое, поскольку это – часть моей истории о поездке в Белград. Я в последнее время много об этом думала. Понимаешь, о чем я?
– О том, что входит в историю твоей поездки.
– Да, именно. Наш телефонный разговор – это тоже часть истории моей поездки в Белград, как и драка в кафе. И когда ты сама будешь рассказывать историю своей поездки в Венгрию, Санья тоже будет ее частью.
– Так и есть, – согласилась я.
– Я сейчас стала осознавать некоторую напряженность в моих отношениях с тобой, – сказала Светлана. – Думаю, причина в этом. Мы обе создаем нарративы о своей жизни. Наверное, именно потому мы и решили не жить следующий год вместе. Причем очевидно, что именно поэтому нас так тянет друг к другу.
– Нарративы о своей жизни создают все.
– Не в одинаковой мере. Возьми, к примеру, Ферн. Я не говорю, что у нее нет внутренней жизни, или что она не думает о прошлом, не строит планы на будущее. Но ей не присуще машинально облекать всё с ней происходящее в форму истории. Она в моей истории есть, а меня в ее истории нет. В этом мы с ней неровня, но зато именно поэтому наши отношения стабильны и надежны. У каждой из нас своя роль. Это как негласная договоренность. Но с тобой больше нестабильности и напряженности, поскольку я знаю, что ты тоже придумываешь историю, и в твоей истории я – всего лишь персонаж.
– Не знаю, – сказала я. – Я всё же считаю, что любой человек проживает свою жизнь как нарратив. Если в твоем сознании нет постоянной истории с продолжениями, то откуда тебе с утра знать, кто ты такой?
– Такое определение нарратива – слишком поверхностное. Получается, что нарратив – это просто память плюс причинная обусловленность. Но для нас в нарративе еще присутствует эстетика.
– Не думаю, что дело в наших личностях, – ответила я. – Может, это, скорее, связано с благосостоянием наших родителей? Мы с тобой можем себе позволить поддерживать некий нарратив, просто потому что это интересно. Ты едешь в Белград налаживать связи со своей довоенной жизнью, я еду в Венгрию, чтобы больше узнать об Иване. А Ферн вынуждена всё лето работать.
– Ты тоже работаешь.
– Но билет на самолет мне купила мать. Мне не нужно зарабатывать, приносить деньги в семью.
– Не думаю, что дело в этом. Ферн – просто пример. У Валери родители – инженеры. Ей не нужно работать, но она всё равно ближе к Ферн, чем к нам с тобой.
– Не знаю, – сказала я. – Пожалуй, такой подход мне кажется элитистским.
– А ты не считаешь, что с твоей стороны лицемерно делать вид, будто ты не имеешь никакого отношения к элитизму? – ответила Светлана. – Если всерьез подумать о том, кто ты, и о том, что ты ценишь?
