В 1991 году Фрэнсис Робишек из Каролинского кардиологического института показал, настолько близко эксперименты, проведенные Беллхаусом, следовали опытам, которые описал в своих тетрадях Леонардо. А в 2014 году еще одному научному коллективу из Оксфорда удалось понаблюдать за током крови в живом человеческом организме, чтобы окончательно доказать правоту Леонардо. Для этого использовали метод магнитного резонанса и в режиме реального времени следили за сложными движениями кровотока в основании аорты живого человека. «Проведя наблюдение на живом человеческом организме, мы подтверждаем, что Леонардо верно предсказал систолическое завихрение тока крови и выдвинул поразительно точное описание этих завихрений соразмерно основанию аорты», — заключили ученые
[733].
___
Однако за верными догадками Леонардо о работе сердечных клапанов последовала неудача: он не понял, что кровь в организме движется по кругу. Казалось бы, опознав одноходовые клапаны, он должен был увидеть изъян в теории Галена (беспрекословно принимавшейся современниками Леонардо) о том, что кровь, толкаемая сердцем, якобы просто ходит туда-сюда. Но тут, что для Леонардо было довольно нетипично, его ослепила книжная премудрость. Он, «человек не ученый», издавна презиравший тех, кто полагается на вычитанные у других знания, и клявшийся полагаться только на собственные опыты, здесь вдруг дал маху. Его творческий гений всегда достигал удивительных высот именно потому, что Леонардо избегал предвзятых мнений. Но изучение кровотока стало одним из редких исключений: Леонардо обзавелся таким количеством учебников и ученых наставников, что они помешали ему мыслить самостоятельно. Лишь столетием позже Уильям Гарвей открыл кровообращение и полностью его объяснил.
Эмбрион
114. Эмбрион в утробе.
Вершиной анатомических штудий Леонардо стало изображение самого начала человеческой жизни. На плотно исписанной тетрадной странице (илл. 114) он выполнил — чернилами поверх сангины — рисунок человеческого зародыша в утробе
[734]. Пожалуй, этот знаменитый рисунок может посоперничать с «Витрувианским человеком» за звание главной работы Леонардо, ярче всего воплотившей союз искусства с наукой. Он очень хорош в качестве анатомического этюда, но еще его хочется назвать божественным (почти в буквальном смысле) произведением искусства. Тщательно выполненная перекрестная штриховка не только поражает красотой наши глаза, но и дает пищу уму. Перед нами — самая суть человеческой природы, от которой исходит духовная красота — одновременно тревожная и возвышающая. Мы видим как будто самих себя, воплотившихся в чуде творения живого существа — невинного, волшебного, таинственного. Хотя этот рисунок обычно классифицируют и анализируют как анатомический этюд, искусствовед и обозреватель Guardian Джонатан Джонс подошел гораздо ближе к его истинной сущности, когда написал: «На мой взгляд, это самый красивый рисунок на свете»
[735].
Леонардо не доводилось препарировать женские трупы, так что ему пришлось отчасти полагаться на результаты вскрытия коров. Именно поэтому матка у него получилась сферичной, не похожей на человеческую. И все же он обнаружил кое-что, расходившееся с общепринятыми взглядами того времени. Он верно нарисовал матку однокамерной, тогда как его современники полагали, что она состоит из нескольких камер. Его изображения маточной артерии, сосудистой системы влагалища и кровеносных сосудов пуповины тоже являлись новаторскими для той эпохи.
Как всегда, Леонардо замечал общие, междисциплинарные закономерности и прибегал к аналогиям как к ценному методу исследования. В ту же самую пору, когда создавался рисунок человеческого зародыша, Леонардо снова принялся изучать растения. Подобно тому, как раньше он усматривал подобия в разветвлении растений, рек и кровеносных сосудов, сейчас он отмечал сходство между развитием растительного семени и человеческого плода. У растений имеется семяножка — нитевидный отросток, связывающий семяпочку со стенкой завязи будущего плода. Леонардо осознал, что семяножка выполняет ту же функцию, что и пуповина. «У всех семян имеется своя пуповина, которая обрывается, когда плод созревает», — написал он на одном из анатомических набросков, изображающих человеческий зародыш
[736].
Леонардо сознавал, что его изображение эмбриона несет и духовный смысл, какого не было в других анатомических зарисовках. Спустя несколько лет он вернулся к этому наброску и записал внизу страницы текст, который больше похож на очерк, чем на заметки анатома. Начал он с научно здравого довода о том, что эмбрион не дышит внутри материнской утробы, потому что окружен жидкостью. «Если бы он стал дышать, то захлебнулся бы, — писал он, — и дышать ему не нужно, так как он получает и жизнь, и пищу от матери». А затем он записал несколько мыслей, которые показались бы еретическими церкви, которая учила, что жизнь каждого человека начинается с его зачатия. Леонардо же утверждал, что эмбрион — в той же мере часть материнского организма, что и ее руки и ноги. «Одна и та же душа управляет этими двумя телами, — добавляет он, — и одна и та же душа их питает».
Леонардо отвергал церковные учения о природе души без какого-либо надрыва или страха. Просто ему всегда был ближе и понятнее научный гуманизм, он предпочитал иметь дело с фактами. Он по-своему верил в славную природу творения всего живого, она вселяла в него благоговейный трепет, но он был убежден, что все эти чудеса следует изучать и восхвалять посредством науки и искусства, а церковные догмы его нисколько не интересовали.
Несостоявшееся влияние
Леонардо отдавался изучению анатомии с таким упорством и усердием, какое нечасто проявлял в занятиях другими предметами. За все годы лихорадочной работы в моргах — с 1508-го по 1513-й — он, казалось, никогда не уставал от нее, она увлекала его еще больше, пускай даже приходилось проводить ночи среди трупов, в смраде от разлагающихся органов.
