«24 сентября 1513 года я уехал из Милана в Рим в сопровождении Джованни, Франческо де Мельци, Салаи, Лоренцо и Фанфойи», — записал Леонардо на первой странице новой тетради. Мельци было тогда 22 года, Салаи — 33. Еще Леонардо записал, что заплатил за перевозку из Милана в Рим личного имущества весом 500 фунтов. Среди этих сокровищ было более ста книг, множество неупорядоченных тетрадей, которых становилось все больше, анатомические рисунки, научные приборы и художественный инструментарий, одежда и предметы мебели. А самое главное, в багаже имелось пять или шесть картин, которые Леонардо никак не мог оставить в покое и постоянно стремился усовершенствовать
[804].
___
По пути, проезжая через горы, Леонардо искал окаменелости. «Я нашел несколько раковин в скалах высоко в Апеннинах, больше всего у скалы Ла-Верна», — записал он
[805]. Преодолев Апеннины, он ненадолго заехал во Флоренцию, чтобы повидаться кое с кем из родни. Он сделал себе памятку: справиться, «жив ли Алессандро Амадори, священнослужитель», — имелся в виду брат его мачехи Альбиеры
[806]. Тот был еще жив. Но город, где прошли юные годы Леонардо, не манил его, хотя Флоренцией снова правили Медичи. Уж очень много призраков прошлого там витало.
В Риме Леонардо прежде не бывал. Туда съехалось работать множество прекрасных архитекторов, и среди них был его давний друг Донато Браманте, который занимался масштабным переустройством городских дорог и зданий. Помимо прочего, Браманте возводил пышный ступенчатый двор между сводчатыми галереями, который должен был соединить Ватиканский дворец с изящным летним дворцом папы — виллой Бельведер. Эта вилла, построенная тридцатью годами ранее, располагалась на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на Рим и где всегда дул свежий ветерок. Проектировал ее Антонио Поллайоло, которого Леонардо хорошо знал во Флоренции.
На этой вилле, где уже нашли приют другие любимцы папы Льва Х и герцога Джулиано Медичи, и отвели жилые покои Леонардо и его свите. Это было идеальное место, в меру тихое и укромное, и в то же время населенное художниками и учеными. На вилле Бельведер и прилегавшей к ней территории великолепная архитектура соседствовала с чудесами природы: там имелись зверинец, ботанический сад, фруктовые сады и пруд с рыбами. Кроме того, открытый двор украшали античные статуи из коллекций предыдущих пап — например, «Лаокоон и его сыновья» и «Аполлон Бельведерский».
Словно всего это было мало, папа велел одному из своих зодчих специально переделать кое-что на вилле Бельведер «в покоях, отведенных маэстро Леонардо да Винчи». Например, расширили окно и соорудили деревянные перегородки, смастерили ящик для растирания красок и четыре обеденных стола (значит, при Леонардо состояло немало помощников и учеников)
[807].
В садах имелся заповедник с редкими ботаническими видами, привезенными из самых разных уголков мира. Там Леонардо наблюдал за разнообразным спиральным листорасположением у растений, которые всеми силами тянутся к солнцу и дождевой влаге. А еще Леонардо любил устраивать в садах всякие розыгрыши. Вот что рассказывал Вазари: «Он прикрепил к ящерице, которая была найдена садовником бельведерского виноградника и имела очень странный вид, крылья [из чешуи других ящериц], наполненные ртутью. Когда ящерица на ходу двигалась, крылья трепетали. Он приделал ей глаза, рога и бороду, приручил и держал в коробке. Все друзья, которым он ее показывал, убегали от страха». Еще он лепил из восковой пасты «крошечных животных», и «когда воздух вдувался в них, они взлетали наверх». Это очень забавляло папу во время прогулок.
___
После того как уладились семейные споры из-за наследства, отношения Леонардо со сводными братьями улучшились, и, приехав в Рим, он повидался там со старшим из законных сыновей своего отца. Джулиано да Винчи (который, разумеется, был нотариусом) была обещана бенефиция — доходная церковная должность, но потом случилась какая-то заминка, и Леонардо решил замолвить за брата словечко. Он лично отправился в канцелярию, чтобы все выяснить, и, услышав, что назначение Джулиано еще не утверждено, обратился за помощью к датарию — чиновнику, ведавшему папскими бенефициями. Последовал разговор о сопутствующих затратах и сложностях: датарий явно напрашивался на взятку. Неизвестно, чем кончилось дело, зато известно, что жена Джулиано осталась очень довольна. Письмо, которое она прислала мужу, заканчивалось припиской: «Я забыла попросить тебя, чтобы ты от моего имени поблагодарил своего брата Леонардо, прекрасного и необыкновенного человека [vuomo eccellentissimo e singhularissimo]»
[808]. Джулиано передал это письмо Леонардо, и тот до конца жизни хранил его среди своих бумаг.
Противоречивые чувства, которые испытывал Леонардо при мысли о взаимоотношениях отцов и детей, выплеснулись в насмешливые замечания, когда другой его брат, Доменико, праздновал рождение сына. Леонардо отправил ему письмо, полное иронии и притворных соболезнований, которые лишь отчасти можно расценить как шутку. «Мой возлюбленный брат, — писал он. — Недавно я получил от тебя письмо, в котором ты сообщаешь мне о рождении наследника, и, насколько я понимаю, тебя весьма обрадовало это событие. До сих пор я почитал тебя человеком благоразумным, но теперь я узнал, что сам был столь же далек от истинного суждения, сколь ты — от благоразумия. Ведь ты поздравляешь себя с тем, что породил неусыпного врага, который всеми силами будет рваться к свободе, коей достигнет лишь после твоей кончины»
[809].
___
Хотя папа Лев X и его брат осыпали щедрыми заказами художников, среди которых были Рафаэль и Микеланджело, к Леонардо так и не вернулось желание заниматься живописью. Наверняка он подвергался суровому испытанию, оказавшись под опекой столь охочих до искусства меценатов, но сломить его упрямство было трудно. Бальдассаре Кастильоне, придворный сочинитель, знавший Леонардо по Риму, называл его одним «из лучших живописцев в мире, презирающим искусство, в котором на редкость преуспел, и предпочитающим занятия философией [т. е. науками]»
[810]. Папа все же поручил Леонардо написать какую-то картину, но тот, очевидно, так и не выполнил заказ. По рассказу Вазари, он «сейчас же начал растирать краски и травы, чтобы изготовить лак». И папа огорченно заметил: «Увы, этот ничего не создаст, ибо он думает о конце прежде, чем приступить к началу!»
[811]
