Но хотя Леонардо и не считал физиогномику истинной наукой, он не отрицал того, что по чертам лиц все же многое можно понять. «Правда, что знаки лиц показывают отчасти природу людей, пороков их и сложения, — писал он далее. — Так, на лице — знаки, отделяющие щеки от губ, и ноздри от носа, и глазные впадины от глаз, отчетливы у людей веселых и часто смеющихся; а те, у кого они слабо обозначены, — люди, предающиеся размышлению; а те, у кого части лица выступающие и глубокие, — люди зверские и гневные, с малым разумом; а те, у кого поперечные линии лба сильно прочерчены, — люди, богатые тайными и явными горестями. И так же можно говорить на основании многих частей»
[231].
Он придумал хитрую систему условных обозначений, позволявшую быстро намечать отдельные части лица, чтобы легче было рисовать потом. Он ввел особые значки для разных элементов: это были десять видов носов в профиль («прямые, горбатые, продавленные»), одиннадцать видов носов спереди, а также разные другие характерные черты. Заметив на улице любопытного персонажа, художник мог быстро набросать в своей книжке подходящие значки, а потом, вернувшись к себе в мастерскую, не спеша воссоздать увиденное лицо по памяти. С безобразными лицами все было проще: «О лицах уродливых я не говорю, так как они без труда удерживаются в памяти»
[232].
28. Пять голов.
Пожалуй, самый запоминающийся из гротесков Леонардо — рисунок с изображением пяти голов, выполненный около 1494 года (илл. 28). В центре — старик с орлиным носом и выпирающей нижней челюстью, какими Леонардо обычно награждал своего излюбленного персонажа, стареющего воина. У него на голове венок из дубовых листьев, он пытается держаться с достоинством, но выглядит при этом немного доверчивым и глуповатым. Четверо мужчин, обступивших его, хохочут как сумасшедшие или ухмыляются.
Вероятно, Леонардо создавал этот рисунок для комической сценки, которую готовил для развлечения публики в замке Сфорца, но никаких сопроводительных заметок не сохранилось. И это даже хорошо, потому что мы можем дать волю фантазии и попытаться угадать замысел Леонардо. Что за сюжет мог стоять за этим рисунком? Быть может, этот старик собрался жениться на «курносой карге» (изображенной на другой карикатуре Леонардо той же поры), а его друзья насмехаются над ним и в то же время ему сочувствуют? А может быть, это просто гротескное олицетворение человеческих напастей — например, помешательства, слабоумия и мании величия?
Поскольку эта карикатура все-таки предназначалась для публичного показа при дворе, вероятнее всего, она должна была иллюстрировать какой-то конкретный сюжет. Похоже, что человек справа держит персонажа в венке за руку, а человек слева тянется к его карману. Может быть, эта сцена изображает хиромантию: старику гадают по руке, а между тем его обворовывают цыгане? Такую гипотезу выдвинул Мартин Клейтон, хранитель Виндзорской коллекции
[233]. В XV веке в Европу с Балкан хлынули цыгане, и в Милане они так всем надоели, что в 1493 году власти постановили их изгнать. В рукописях Леонардо, в одном из перечней сделанных им рисунков, упоминался портрет цыгана, а однажды он записал среди прочих расходов, что отдал шесть сольдо гадалке. Все это, конечно, остается лишь предположением, но отчасти именно поэтому нас так привлекают работы Леонардо — особенно те, в которых таится какая-то загадка: его фантазия заразительна.
Литературные забавы
Другим культурным вкладом Леонардо в жизнь миланского двора были небольшие литературные произведения, которые он тоже зачитывал вслух или даже разыгрывал перед публикой. В его рукописях таких сочинений сохранилось не меньше трех сотен, причем они относятся к разным жанрам: это и басни, и фацетии (шуточные рассказы), и пророчества, и розыгрыши, и загадки. Как правило, все они записаны на полях страниц или рядом с записями совершенно другого содержания, так что понятно, что Леонардо не собирался заводить для них особую тетрадь. Похоже, он придумывал их между делом, чтобы всегда было чем развлечь двор, когда представится случай.
Устные выступления и декламации загадок и басен были излюбленной формой развлечения при ренессансных дворах. Иногда Леонардо даже оставлял кое-где сценические ремарки. Рядом с одним загадочным пророчеством он приписал, что его следует произносить «с неистовым и одержимым видом, как говорят безумцы»
[234]. По словам Вазари, Леонардо искусно вел беседы и рассказывал истории, поэтому, наверное, его выступления пользовались большим успехом, хотя теперь нам может показаться, что он зря тратил время на пустяки. Но тогда ведь никто еще не знал, что Леонардо — один из величайших гениев в мировой истории, поэтому ему приходилось крутиться изо всех сил, добиваясь милостей при многолюдном герцогском дворе
[235].
Его басни — это короткие нравоучительные рассказы про животных или про неодушевленные предметы, которые ведут себя как живые существа. В них часто просматриваются общие темы — например, что добродетель и благоразумие вознаграждаются, а жадность и неосмотрительность, напротив, наказываются. Хотя эти притчи часто похожи на Эзоповы басни, у Леонардо они короче. Многие басни не отличаются глубокомыслием, а иногда они даже не совсем понятны — во всяком случае для тех, кто не знал, что именно происходило в тот вечер при миланском дворе. Например: «У крота маленькие глазки, живет он всегда под землей. Он живет, пока остается в темноте, но как только вылезает на свет, сразу же погибает, потому что о нем узнают. Точно так же происходит и с ложью»
[236]. За те семнадцать лет, что Леонардо прожил в Милане, в его записных книжках появилось около пятидесяти подобных басен.
С баснями тесно смыкается бестиарий — сборник коротких рассказов о животных с моралями, выводимыми из их повадок. Бестиарии очень любили и в античности, и в Средние века, а после распространения печатного станка, начиная с 1470-х годов, в Италии стали перепечатывать старинные бестиарии. У Леонардо имелся бестиарий, куда входили рассказы Плиния Старшего и трех средневековых компиляторов. В отличие от историй из этих сборников рассказы самого Леонардо были совсем короткими, в них отсутствовали цветистые религиозные назидания. Возможно, они были как-то связаны с эмблемами, геральдическими щитами и представлениями, которые Леонардо готовил для миланского придворного круга. «Лебедь весь белый, без пятнышка, и сладко поет, когда умирает. Его жизнь обрывается вместе с этой песнью», — говорится в одной притче. Но иногда Леонардо присовокуплял мораль к своей истории, как, например, вот здесь: «Устрица во время полнолуния раскрывается вся, и когда краб видит ее, то бросает ей внутрь какой-нибудь камешек или стебель, и она уже не может закрыться, отчего и делается пищей для того самого краба. Так бывает с тем, кто открывает рот, чтобы высказать свою тайну, которая и становится добычей нескольких подслушивателей»
[237].
