Большим подспорьем любопытству была необычайная зоркость, позволявшая замечать такие вещи, по которым остальные люди лишь бегло скользят взглядом. Однажды ночью он увидел вспышку молнии за какими-то зданиями, и в тот миг они показались ему уменьшенными. Тогда Леонардо провел ряд опытов и контролируемых наблюдений, чтобы проверить: действительно ли предметы выглядят уменьшенными, когда окружены светом, и кажутся крупнее в тумане или в темноте
[327]. Когда он смотрел на предметы, прикрыв один глаз, то заметил, что они кажутся менее округлыми, чем когда смотришь на них обоими глазами, и пытался выяснить, отчего это происходит
[328].
Кеннет Кларк говорил о «нечеловеческой зоркости» Леонардо. Это броская фраза, но она вводит в заблуждение. Конечно же, Леонардо был человеком. Его зоркость и наблюдательность не были чем-то сверхъестественным. Напротив, они явились плодами его собственных усилий. И это важно: ведь можно не просто дивиться Леонардо — можно попытаться чему-нибудь научиться у него. Например, проявлять больше любопытства и внимательнее ко всему присматриваться.
В тетрадях он описывал свой способ (почти что фокус) пристально наблюдать за явлением или предметом: нужно внимательно приглядеться ко всем деталям по отдельности. Для сравнения он вспоминал, как мы обычно смотрим на страницу книги: пока мы видим ее целиком, мы не улавливаем смысла, ведь читать текст нужно слово за словом. В наблюдении тоже важно продвигаться вперед шаг за шагом. «Если ты хочешь обладать знанием форм вещей, то начинай с их отдельных частей и не переходи ко второй, если до этого хорошо не усвоил в памяти и на практике первую»
[329].
Еще одно полезное развлечение рекомендовал он рисовальщикам, чтобы «научиться оценивать истинную ширину и длину предметов»: пусть один проведет прямую линию на стене, а другие, встав на некотором расстоянии, попробуют отрезать от стебелька или соломинки кусок такой длины, какую имеет нарисованная линия. «Тот, кто наиболее приблизится своею мерой к длине образца, тот пусть будет лучшим и победителем и получит от всех приз»
[330].
Глаз Леонардо оказывался особенно зорким, когда он наблюдал за движением. «Стрекоза летает четырьмя крыльями, и когда поднимаются передние, то задние опускаются», — обнаружил он. Можно себе представить, сколько терпения пришлось проявить, чтобы подметить эту особенность полета стрекоз! А еще он записал в тетради, что лучшее место для наблюдения за стрекозами — у рвов, окружающих миланскую крепость, Кастелло Сфорцеско
[331]. Давайте на минутку вообразим эту картину и полюбуемся ею: в вечерний час щегольски одетый Леонардо выходит на прогулку и замирает у края рва, не спуская глаз со стрекозы и следя за движениями всех ее четырех крыльев.
___
Такая зоркость при наблюдении движения помогала Леонардо преодолевать трудности, какие возникают при изображении движения в живописи. Существует парадокс, восходящий еще к апории Зенона, философа V века до н. э.: предмет движется, но ведь он в каждое мгновенье находится в той или иной точке на своем пути, — а раз так, значит, он не движется, а покоится. Леонардо бился над задачей: как изобразить это остановленное мгновенье, в котором заключено одновременно и прошлое, и будущее.
Он сравнивал этот застывший миг с понятием отдельно взятой геометрической точки. У точки нет ни длины, ни ширины. Однако если она начнет двигаться, получится линия. «Точка не имеет величины, а линия есть прохождение точки». Применяя свой любимый метод рассуждения по аналогии, он продолжал: «Миг не имеет протяженности во времени, а время состоит из движения этого мига»
[332].
Взяв за ориентир эту аналогию, Леонардо в искусстве стремился запечатлеть «стоп-кадр» события — и в то же время показать его в движении. «Опуская руку в реку, ты касаешься последней воды из утекающей и первой из притекающей, — замечал он. — То же и с временем, в котором мы живем». Он неоднократно возвращался к этой теме. «Посмотри на свет, — писал он. — Моргни и посмотри снова. Тот свет, который ты видишь теперь, уже не тот, что ты видел раньше, а того, что был раньше, больше нет»
[333].
Леонардо, мастерски умевший наблюдать движение, переносил его касанием кисти в свои произведения искусства. Кроме того, пока он работал при дворе Сфорца, его зачарованность движением постепенно перерастала в серьезные научные и инженерные исследования, среди которых особняком стоят изучение полета птиц и попытки изобрести летательный аппарат для человека.
Глава 11
Птицы и полет
Театральные полеты фантазии
«Сделаешь анатомию крыльев птицы, вместе с мускулами груди, движущими эти крылья, — записал Леонардо у себя в рабочей тетради. — И сходное сделаешь у человека, дабы показать возможность, имеющуюся в человеке, держаться по желанию в воздухе при помощи взмахов крыльями»
[334].
На протяжении двадцати с лишним лет, начиная примерно с 1490 года, Леонардо с необычайным усердием изучал полет птиц, а также возможность сконструировать такие машины, которые позволили бы человеку летать. Он посвятил этой теме более пятисот рисунков и 35 тысяч слов, которые заняли больше десятка его тетрадей. В этих исследованиях тесно переплелись его интерес к природе, наблюдательные навыки и инженерные наклонности. Здесь также нашел применение его метод выявления аналогий, который позволял открывать общие принципы, действующие в природе. Но в данном случае процесс выявления сходства зашел даже дальше, чем обычно: по сравнению с другими исследованиями, Леонардо едва не шагнул в царство чистой теории, приблизившись к гидродинамике и к законам движения.
Интерес Леонардо к летательным устройствам зародился еще в ту пору, когда он работал над театральными представлениями. С первых дней в мастерской Верроккьо до последних дней во Франции он всей душой отдавался постановке зрелищ. Сделанные им механические птицы летали в первый раз (впрочем, и в последний) именно на придворной сцене
[335].
