Надя до четвертого класса кроме Люськи дружила еще с Морозовой Юлей. Она их с Люськой постоянно мирила: ссорились они жестоко, до драк. Теперь Юля живет в другом районе, где-то в Отрадном. И перестала звонить, а ее телефона, если он и появился, Надя не знает. Юля здорово рисовала портреты, всем нравилось, а Люське – нет, ей казалось, что Юля над ней смеется, и поэтому она ее била.
Сейчас, потеряв на время Люську – именно тогда, когда одной быть непереносимо, – Надя опять вспомнила Юлю. Она даже подумала: «А не поехать ли к ней? Поболтали бы…» Вот именно – поболтали бы! Обо всем – и ни о чем.
Надя поехала домой, купив в метро белую гвоздичку, смотрела на нее всю дорогу, повторяя про себя: «Все будет хорошо. Все будет хорошо…»
Дома в голубой вазе ее встретил веселый букет из разноцветных гвоздик. Из-за букета выглядывал Шошин, он ел сосиску.
11
В тот день, когда классная восьмого «Б» Рябова Лидия Григорьевна на всю галактику возвестила, что Надя посещает подвалы, не произошло ни крупных землетрясений, ни извержений всемирно известных вулканов. Природа вела себя тихо, настороженно наблюдая за тем, как сами люди, беря с нее худший пример, устраивают все эти извержения и землетрясения в душах друг друга и что из этого получается…
После того как вслед за Надей громко захлопнулась дверь ее родного класса, еще громче – школы, она услышала самый отчаянный стук третьей, невидимой двери, разделяющей ее прошлое, окончившееся минуту назад, и будущее, вместо которого зияла безразмерная дыра, темная и всепожирающая, от нее веяло смертельным холодом, в ней не было ни запахов, ни звуков, ни желаний – ничего!
За что с ней так поступила Рябова? Что Надя ей сделала? Она же ее опозорила! Да, опозорила перед всем классом, и не случайно, а специально! Надя видела, какое у нее было ненавидящее лицо! Надя сначала даже не поняла, не могла поверить, что такое серьезно и при всем народе можно сказать человеку. И как сразу стало в классе тихо. Кто-то присвистнул, может, Кузин. А Митрохин, сосед по парте, сразу уткнулся в стол, она видела – он даже не взглянул на нее! Почему они замолчали? Почему никто, ни один человек не вскочил, не перебил Рябову: у вас что, мол, Лидия Григорьевна, крыша поехала? Ладно – ребята, но девчонки! Светка Кудрявцева, Фомина, Жезлова Оксанка? Они-то уж не могли поверить! Или… могли? Или Рябову испугались?.. Господи, что же – все трусы?
Да, Надя вчера была в подвале соседнего дома. Искала там Лизку, чтобы отдать ей деньги и забрать наконец сапоги. До этого Надя зашла к Лизке домой, ее дома не оказалось, но брат сказал, что она, скорее всего, в подвале: они с ребятами чего-то красят, делают из него клуб. Надя и пошла в этот подвал. Вошла. Там страшно орали друг на друга две тетки, одна – кто позволил брать щиты и обивать их мешковиной, другая – не ваше, мол, дело… Лизки не было. Надя стала выбираться наверх, задела ногой за край деревянного ящика, порвала колготки и расцарапала ногу. Она поднялась из подвала на ступеньку, наклонилась, послюнявила палец, чтоб приостановить кровь и стереть пятно. Но тут краем глаза увидела, что, наискосок переходя дорогу, приближается Рябова.
Надя терпеть не могла ее высокомерные взгляды, поэтому быстро поднялась и завернула в подъезд дома – переждать, пока Рябова пройдет. Есть люди, от которых хочется убежать, если ты даже ни в чем не виноват. Наде тут же, в подъезде, стала неприятна своя глупая, трусливая затея. Не нужно было удирать! Шла бы Рябова мимо и шла, на нее вообще не нужно было обращать внимания. Если же ей так интересно, если она так печется о нравственности, могла бы позвать там, на улице, и тут же на месте все выяснить. Надя б ее на экскурсию в этот подвал сводила – к теткам! Или ладно, допустим, не захотела на улице звать, можно же было сегодня утром у раздевалки – встретились же лицом к лицу – спросить по-человечески, узнать, что к чему. И вокруг никого не было, они одни… Но так поступить! Это же подло! Это все равно что ударить по голове спящего человека, даже еще хуже! Да и вообще, как можно под одну мерку подгонять всех людей? Ну ходил человек в подвал, ну и что, мало ли зачем он ходил? К чему же сразу думать про него гадости да еще говорить тем более про какие-то консультации!
Знала бы Рябова… Да нет, ей об этом знать как раз ни к чему! Просто Надя никогда в жизни еще не целовалась ни с одним парнем! Конечно, если бы даже и целовалась по тысяче раз в день, и то – кому какое дело! Но она не целовалась, а только думала об этом – как это могло бы у нее быть. И слушала, как это бывало у других. Ей казалось, девчонки всегда немного привирают, приукрашивают, набивая себе цену. А может, все так и было, как они рассказывали. Одно время Наде очень нравился Агапов Сережа, но Агапов стойко любил математику, читал научные журналы на английском языке, и всякие там романтические настроения одноклассниц его не интересовали. Или он просто умел скрывать. Но не это сейчас важно, не об этом речь.
Непонятно было, как после всего жить дальше? Ходить в школу на уроки этой же самой Рябовой, сидеть в одном классе с теми, кто ни словом не защитил ее, говорить с ними о чем-то, улыбаться… Даже если не улыбаться, просто существовать в одних стенах!
Надя автоматически шла по улице, по излюбленному, тысячу раз промерянному с Люськой маршруту. Она двигалась как с завязанными глазами, и было так плохо, что даже воздух казался шершавым. Неужели бывает так много несчастий и предательств сразу, в такой ничтожно маленький промежуток времени? И все это спрессовано, доведено до плотности камня. Камня, который с силой в тебя швырнули!
Началось все с обмена. Эх вы, Федор Иванович! Любитель высоких истин! Вы говорили, что человек волен выбирать себе эпоху и роль? В какой же на этот раз оказались вы? Уютно ли вам в ней? Наверное, все же поуютнее, чем нам здесь, в сегодняшнем дне… Во всяком случае, у вас там уже никаких непредвиденностей. У нас же – поопаснее, хотя все кругом улыбаются и друг другу сочувствуют. Как вам живется в отдельной трехкомнатной квартире с видом на великого полководца тысяча восемьсот двенадцатого года? Жива ли старушка или ее до смерти напугал тополь, стучащий ночами в окно? А еще вы как-то говорили, что не надо бояться иллюзий, иллюзии, мол, это то, чего меньше всего остается к концу жизни. Наверное, как и друзей, которым можно верить…
Потом – вчерашний день. Сапоги. Надя долго бегала за Лизкой, разыскивала ее по дворам. Наконец встретила возле панорамы. Лизка заулыбалась и повела Надю домой. Вытащила из шкафа сапоги, сказав:
– Ладно, давай на десятку меньше… Тут у меня тетка их парочку раз надела.
И Надя увидела, во ЧТО превратились эти долгожданные сапоги! Подошва стерта, на одном сапоге сбоку тонкая длинная ссадина… Кроме того, сапоги уже притерпелись к чьим-то ногам, заметно растянулись и поперек подъема пустили ветки морщин.
– Лиз, ты обещала ведь никому не давать, – сказала потерянно Надя. – Обещала, что подождешь! И Люська просила, она тебе даже пуловер оставила в залог…
– Да много ты знаешь! Твоя Люська, между прочим, свой пуловер через неделю пришла и забрала – ей, видишь ли, на дискотеку не в чем было идти. Так что я вообще могла их продать! У меня знаешь сколько народу спрашивало?.. Чего ты раздумываешь? Такие нигде, ни в одном комке не достанешь. Не все ли равно, подумаешь – два-три раза надели! Я же тебе говорю, давай на десятку меньше…
