Устя сидела, закинув голову на спинку кресла, и пыталась себе представить, что никакой Великодворской на свете нет, а это ее, Устин, дом, где живет ее семья – муж и дети. Детей она представила моментально: девочку и мальчика – погодков, а с мужем вышла заминка… Возможно, это все же был Леша, и даже, скорее всего, именно он, только внешне немного другой – худоватый и чуть сутулый. И вот дети спят в соседней, несуществующей, комнате – ее так легко оказалось втиснуть между кухней и прихожей! А она, приготовив ужин, сидит и ждет его – усталая, но с красивой прической, ухоженным лицом и руками. И соседки, забегая то за спичками, то за солью, каждый раз удивляются: когда ты все успеваешь? Мебель она, что здесь, в комнате, что в кухне, поставила бы другую. Например, убрала бы круглый стол, а купила б легкий, складывающийся. Там, от угла к двери, – книжные стеллажи или стенка, но открытая, чтоб все книги были видны, а возле окна она бы поставила две напольные вазы… Обязательно завела бы кота и собаку и много цветов: кактусы, традесканции, азалии. И конечно же везде, по всей квартире, – подсвечники! С разноцветными витыми, круглыми, фигурными свечками. Она б зажигала их, особенно зимними вечерами, включала музыку…
Ужинали бы при свечах или сидели на диване, на полу, разговаривали, отдыхали после дня, а дрожащие желтые язычки пламени отражались бы в оконном стекле…
Однако нужно было дозваниваться домой. Она редко приходила так поздно. Возможно, отцов приятель уже удалился и отец нервничает, поглядывая на часы. А смогла бы она остаться и переночевать здесь, если б возникла такая вероятность? Устя прикинула, как бы она завалилась спать на чужую софу, прикрывшись чужим пледом, как бы выключила торшер… или даже не выключила, все равно. Днем – она только сейчас заметила, когда окончательно стемнело, – да, днем тут все выглядело несколько иначе – приветливее, что ли. А сейчас все эти вещи, должно быть уловив ее мечты, игнорирующие их собственное существование и обидевшись на нее за это, неприязненно косились из своих углов, не желая с ней больше контачить. Устя явно ощутила их выталкивающую силу, и ей самой вдруг остро захотелось уйти! Какое уж там ночевать…
Она почти бегом спустилась по лестнице, выскочила из подъезда, наткнувшись второпях на кучу строительного мусора – детская привычка никогда не смотреть под ноги… «Дура какая-то! – сказала себе. – Чего ты летишь, кто за тобой гонится?» Встала, отряхнула ладони, подняла сумку, прыгнувшую за бочку с краской. На улице оказалось светлее, чем виделось из окна. Мимо спокойно прошла старушка с пуделем, зеленовато горели фонари, а голос телевизионного диктора откуда-то сверху, зависнув над двором, пророчил погоду на завтра.
Троллейбус долго не приходил. Устя прогуливалась вдоль остановки, подкидывая на ходу коленками пустую сумку, а ведь хотела захватить книжку. Вылетела как чумовая… Правильно мама говорит, что она иногда теряет голову. Как бы хорошо было: сегодня б еще почитала, завтра целый день, а вечером можно занести, поставить на место – все равно кошек идти кормить. И главное, дома завтра никого: отец наверняка уйдет. Но не возвращаться же теперь! Остается завтра пораньше встать – и сюда…
У дома Великодворской троллейбус делал круг. Он огибал почту, сберкассу, застревая, как правило, у светофора, и, перед тем как нырнуть в тоннель, еще раз проезжал мимо дома, только не с фасадной, а с противоположной стороны. Полуприкрытый стеклянным кубом парикмахерской, виднелся двор с песочницей, угловой подъезд, окна… Но что это? Ведь она не включала свет в кухне! Только на секунду мелькнули окна, и тут же их скосила серая стена тоннеля. «Может, показалось? – подумала Устя. – Все же не родные окна, можно и перепутать, тем более в темноте!» Устя напряглась, вспоминая, какого цвета у Великодворской светильник на кухне. Кажется, обычный, белый… А занавески оранжевые, разводами. И свет в окне оранжевый… «Да Господи, это же Леша! – сообразила она вдруг. – Звонил домой, меня нет, он и догадался! Приехал!»
На остановке она вышла, решив позвонить ему в эту квартиру, – пусть догоняет, все равно догадался, что она там была. Устя почти набрала номер… «Как… Леша? Ключи-то у меня! – вспомнила, испуганно заглянула в сумку. – Тут, на месте… А если вернуться назад? Посмотреть хотя бы со двора: горит или показалось, чтоб не думать попусту… Да ну, показалось! – Она увидела, что идет следующий троллейбус. Увидела и обрадовалась: – Конечно же показалось!»
Почти успокоилась, усаживаясь возле кабины водителя. И только уже дома, в полпервого ночи, уплетая под громкий храп отца оставленный ей борщ, вдруг подумала, как о чем-то постороннем: «А ведь не показалось! Это было окно Великодворской».
2
По кроватной фабрике разгуливал петух. Женщины, отрываясь от работы, оглядывались на него с улыбкой:
– Петя, Пе-е-тя, ах ты наш хороший! Пе-е-тя пришел! Кто ж тебя пустил сюда?.. Ты же весь пол загадишь!
– Люсь, а ну кинь его в окошко! – просили они молчаливую коричневую старуху.
Та нехотя, но легко вставала и шла сгребать петуха. Подброшенный петух, прощально квокнув и тяжело похлопав крыльями, опускался на груду ржавого металлолома во дворе фабрики и долго стоял там, выпятив белую грудь и ревниво выискивая по сторонам свидетелей своего вынужденного полета.
Не проходило и часа, как все повторялось снова…
Фабрика доживала последние деньки. Помещение, в котором она находилась, – бывший храм, требовали на реставрацию, а саму фабрику сливали с более крупной и переводили куда-то в Коровино. Об этом каждый раз с печальными вздохами говорили в цехе, где Устя отрабатывала свой пятый трудовой семестр. Ей хотелось поехать в Эстонию на сельхозработы вместе со всеми ребятами, но не получилось. А на этой фабрике они в течение года проходили производственную практику: ребята собирали магнитные защелки и мышеловки, а девочки работали на упаковке и на пошиве. Хоть фабрика и называлась кроватной, на ней кроме этих самых, с панцирными сетками кроватей выпускали еще всякую мелочь: ручки, цепочки для дверей, вешалки и даже очешники и косметички…
«Наша Маня, – так величали в цехе директора фабрики М. И. Зикину, – молодец! И сама живет, и нас не забывает». За этим вступлением шел подробный перечень преимуществ производственной жизни при Мане по сравнению с тем, что было при бывшем директоре Агапкине, которого посадили за какие-то финансовые махинации.
– Бывало, в цех придет насупленный, губы поджаты – всегда злой ходил! – так прямо мурашки по спине! – вспоминали о нем женщины, как о покойнике.
– А мелочный был! Нинку, упаковщицу, за банку краски чуть не изуродовал, а сам, пока хозяил, двухэтажную дачу отгрохал и сыну гараж…
– Дача-то сгорела!
– Правильно. Бог его наказал!
– Никогда по имени не назовет, не поздоровается. Помнишь, Вер, как ты на лестнице с бумагой упала, а он засмеялся и дальше пошел!
– А решетки с окон повыдирал и на грузчиков свалил – мол, пропили!..
– Да ладно вам поминать, ну его! Сколько таких кругом. Вот пожили маленько спокойно, теперь опять неизвестно чего, в Коровино мотаться через весь город.
