– Что происходит, Мокреева?! – взревела Кира Викторовна. – Почему ты стояла на коленях?..
Находившийся неподалеку народ стянулся к двери… Мокреева молчала, глядя в сторону и поправляя дрожащей рукой волосы…
Тут прозвенел звонок. Подошел физик. Все стали заходить в кабинет. Невозмутимо вошел Бес.
– После урока не расходиться: классный час, – сообщила от двери Кира Викторовна и вышла, видно даже забыв, зачем направлялась сюда, разыскивая Тугарина.
На физике была лабораторная. Устя несколько раз оглядывалась то на Мокрееву, то на Беса. Мокреева сидела с бурыми щеками, низко склонившись над столом, и, кажется, тихонько ревела. Бес поймал один из Устиных взглядов и весело подмигнул. Но ей показалось, что в бещевском веселье на сей раз явно сквозит натуга, – видно, он шел на пределе своих лицедейских способностей.
Классный час начался с того, что Кира Викторовна потребовала разъяснить ей и всем собравшимся, что случилось такого выдающегося в жизни Игоря Бещева, что девушки должны становиться перед ним на колени?
– Мне трудно самому судить о своих достоинствах, – с мягкой отвлекающей иронией ответил Бес, словно это был не классный час, а его персональный вечер в телестудии Останкино.
– Хорошо, тогда, может быть, Мокреева объяснит, что произошло?
– А может, не надо? Сами разберутся, – вдруг тихо вклинилась Ольга Усова, которая вообще-то не имела привычки подавать голос. – Мне кажется, это не наше дело…
– Кто еще так считает? Поднимите руки! – спросила классная.
Подняли. Человек семь-восемь… Остальных не отпускало любопытство.
Кира Викторовна села за стол. И минуту сидела, спрятав лицо в ладони. Потом вздохнула, оглядела всех и сказала спокойно:
– Мы все люди, в жизни всякое бывает. Но должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтоб даже в ваше раскованное время девочка опустилась на колени перед парнем. Ты… хорошо себя чувствуешь после этого, Бещев?
– Да, вполне, – ответил Бес.
– Слушай, а не кажется ли тебе, – вскочила вдруг Нателла, – что унижать других стало твоим хобби! Ты все время держишься так, будто все кругом идиоты и кретины! И вообще, ты заставляешь…
– Я никого, ничего не заставляю! – перебил ее Бес. – И то, что произошло, это наше с Мокреевой личное дело. Личное, ясно?
– Вот именно, ихнее, семейное! – съёрничал Петелин.
А Ващин гнусно хихикнул.
– Трудно говорить, не зная всей ситуации, – поднялась комсорг класса Бутова, и Кира Викторовна с надеждой кивнула, заранее с чем-то соглашаясь. – Но я думаю, то, что происходит в школе, уже не может быть только личным, и любой поступок каждого касается всех…
– Ну ты даешь! Значит, пока я не переступил порога любимой школы, я человек, личность, со своими правами – хилыми, правда, но все же кое-что за душой. А как, значит, я в эту школу вошел, тут, значит, сразу это… фейс кульком и шмон по кругу…
– Слава, мы не в подворотне!
– Ну, я это, Кира Викторовна… просто глупо так разграничивать: в школе, не в школе… Примитивно как-то!
– Хорошо, мы тебя поняли, садись. Кто еще хочет высказаться?
– А чего высказываться? Сами поругались, сами и помирятся, Бес… то есть Бещев, сам ведь сказал – дело личное!
– Любовь зла, полюбишь и Бещева!.. – притворно вздохнула Алла Ребровская. – Но в ногах валяться…
Бес молчал, что-то черкая ручкой в тетрадке.
И тут в провальной тишине, громко, по-старушечьи высморкавшись, встала Мокреева. Устя заметила, как дернулось при этом и побледнело лицо Беса.
– Да! Я валялась у него в ногах, – сказала она хриплым, едва слышным голосом, – но не из-за личного… Из-за личного я бы не стала! Из-за личного, между прочим, – взглянула она на Ребровскую, – не я, а у меня в ногах валяются! Так вот, я просто не хочу, чтоб вы думали не то… Хотя мне вообще-то все равно, что здесь некоторые думают. Конечно, мне после этого одна дорога, меня…
– Прекрати! – вдруг резко перебил ее Бещев. – Ну чего ты на себя наговариваешь? Сядь и успокойся, никого это не касается…
– Нет, касается, Игорь, касается! Это меня прежде всего касается. Мне такой ценой не надо… Конечно, я дура, жуткая дура! Ведь знала, что ты меня ловишь! Тебе очень хотелось, чтоб я их взяла, эти твои кассеты! Тебе хотелось меня застукать, ты все рассчитал, давно рассчитал… А я все не брала, держалась. Только сегодня вот сорвалась. Доставила тебе удовольствие… Я презираю сейчас себя – не для прощения говорю, я правда презираю, – за то, что так перед тобой… Лучше уж колония! А такие, как ты, еще хуже, чем такие, как я!..
– Всё? – спросил Бещев. – У тебя больная фантазия: «подловить»! Раскинь куриными мозгами: я про тебя ничего не говорил, хотя мог. Сама вылезла…
– А тебе и не надо было говорить, ты не из-за этого ловил! А чтоб я перед тобой на коленях стояла, чтоб унижалась и пятки твои целовала, а ты чтоб смотрел на меня как на последнюю гадину, как на плевок, – и улыбался… Вот для чего. Кира Викторовна случайно увидела, ты сам испугался. Как ты испугался, бедненький! – засмеялась Мокреева. Она засмеялась каким-то счастливым, свободным смехом.
Петелин заржал было, передразнивая ее. Но Мокреева не обратила на него внимания. Она как-то ватно опустилась на парту и хохотала, раскачиваясь из стороны в сторону. Никто никогда не слышал, чтоб она так здорово хохотала!
– Все по домам, быстро! – вскочила со стула и кинулась открывать окно Кира Викторовна, но Савин опередил ее.
Тогда она схватила со стола журнал, подбежала к Мокреевой и, прижав ее вибрирующую хохотом голову к своему бархатному вишневому животу, стала обмахивать журналом…
– Девочки, кто-нибудь, – попросила она, не отрывая взгляда от Мокреевой, – принесите мою сумку из учительской… Синюю… Там должна быть Галина Алексеевна, спросите у нее… И стакан с водой.
Устя вылетела в коридор и помчалась к учительской. Ребята почти все разошлись, а из девчонок кое-кто остался. Стояли в нерешительности у двери на лестницу.
Когда Устя с чашкой и сумкой вернулась в класс, Мокреева уже не хохотала. Она сидела, чуть закинув голову назад, прислонив ее к плечу Киры Викторовны, тупо и безразлично смотрела перед собой, по щекам бежали слезы.
– Усть, поищи, там в сумке должен быть тазепам…
– Не надо, Кира Викторовна, все нормально, сейчас пройдет.
Мокреева поискала платок, не нашла, Устя сунула ей свой.
– Жанна, ты все же выпей таблетку. – Кажется, впервые за все то время, как Мокреева в их классе, Кира Викторовна назвала ее по имени. – Выпей, выпей – и домой, сразу спать! Устя тебя проводит. Только дома в ванну не залезай…
