– Чего, никого дома?
– Почему никого? Папка. Погреб чинит. Виталька… А чего ты приехала, Усть?
Но Устя пожала плечами и вышла: не хватало еще отчитываться перед Катькой.
Устя долго не могла открыть калитку во двор, похоже – запиралась она теперь по-другому, а оказалось, что она вообще открыта, надо было только посильнее нажать. У дома за крыльцом сидел пятилетний Виталька и разрисовывал себе ноги акварельными красками, макая кисточку в лужу.
– Красиво! – кивнула ему Устя. – А главное – полезно: мама с другими не перепутает.
В кухне крышка погреба была откинута, и из подпола шло сияние, как будто дядя Юра нечаянно проник в тайное подземное царство, угодив туда как раз на торжество. Но не было там никакого царства, а только бочки, ведра и банки на стеллажах. Замотанная шнуром за боковину лестницы, торчала голая лампа, сто ватт – не меньше.
– Дядь Юра-а! – позвала Устя, заглянув в погреб.
– О-о, ты гляди, кто пожаловал! Сейчас поднимусь, скажи своим – иду…
– Да я одна приехала, дядь Юр.
Он ничего не ответил, затих в своем подземелье. Потом вылез наверх, держа в каждой руке по банке с грибами.
– Вот, последние остались. Скоро наберем новых. Виталька хорошо ищет – я пройду, а он мне: «Пап, грибок пропустил». Молодец парень, прирожденный грибник! А что твои-то не приехали? Николай собирался вроде бы, мать говорила… Да и сама…
– А, не получилось. У нас в доме с понедельника отключают горячую воду… На месяц, представляете? Ну и мама стирает… И папе там куда-то надо… В общем, они привет передавали и этот, долг, я сейчас…
Устя полезла в сумку, вытащила две пятидесятирублевки. На пороге с огромной, как-то на лоб навьюченной прической появилась тетя Вера.
– Ой, Устинька, здравствуй, детка! Давно приехала? А я в парикмахерской была… Сижу – чувствую, что-то не то, надо бежать, думала, с Виталькой случилось! Ну прямо на иголках… А твои-то чего? Здоровы?
– Да, спасибо, теть Вер, здоровы! – Устя все еще стояла с нелепо протянутыми деньгами, как будто она не отдает их, а, наоборот, только что взяла.
Можно было подумать, что они оба не замечают этих денег. Но она усекла момент, даже полмомента, когда тетя Вера как бы невзначай пронесла мимо свой гостеприимный взгляд, едва окунув его в новенькие купюры.
– Проходи в комнату. Сейчас разогреется, будем обедать, – сказала она, зажигая конфорки и ставя на все четыре кастрюли и сковородки.
– Я помогу!
Устя вошла в столовую, это и правда была настоящая столовая – с овальным столом посредине, дюжиной стульев и массивным резным сервантом, надменно мерцающим бокалами, фужерами и разнокалиберными вазами. Отодвинув стекло серванта, она положила деньги в хрустальную ладью-конфетницу. Подумала: сказать или сами найдут? Но про деньги лишний раз говорить не хотелось…
Устя стала резать хлеб, прислушиваясь к тихому, невнятному разговору на кухне. Шкварчали сковородки, лилась вода – за этим трудно было различить слова, но Устя чувствовала, что разговор имеет отношение и к ней, и к деньгам, и к тому, что не приехали родители. «…Ездил, нужно было…» – долетел сквозь шум обрывок фразы. А что нужно было – пойди догадайся.
– Витусик, сбегай, золотко, позови Катю. Пусть закрывает и идет обедать! – крикнула в окно тетя Вера.
– Да ну-у… – донеслось со двора.
– Я тебе дам – нукать! Живо! Что тебе мать сказала! – вмешался дядя Юра.
И хоть этот сердитый окрик не имел к ней никакого отношения, Устя вдруг ощутила себя не в своей тарелке.
Тетя Вера внесла и поставила на стол фаянсовую супницу. Здесь прямо как в лучших домах – не бултыхают половником в недрах кастрюль, а разливают из супницы тут же, за столом.
– Во-от, – заулыбалась тетя Вера, – лапшичка куриная. Небось голодная?.. С дороги-то, – тут же добавила она, как само собой разумеющееся.
– Надо же, и у нас сегодня дома тоже куриная лапша! – в глуповатом восторге перед таким приятным совпадением парировала Устя кулинарный тети-Верин выпад. Не их, в конце концов, дело, что они там едят и как живут. Прав отец: долг отдали, пусть успокоятся.
– Ну что, Катерину ждем или начинаем? – вошел, переодевшись, дядя Юра.
– Сейчас прибежит, а то обидится – подождите уж! А я шарлотку пока уложу, там все готово, только…
– Ладно, мать, ждем, – перебил ее дядя Юра, тяжело усаживаясь за стол и на ходу застегивая пуговицы на рукавах рубашки. – Тем более надо поговорить. Я думаю, надо сказать ей, пусть передаст, а то теперь неизвестно, когда увидимся, а звонить я не любитель.
– Чего ж не сказать? – отозвалась из кухни тетя Вера. – Раз уж так получается.
Сидя на диване, Устя напряглась, ожидая неприятного…
– Вот что… Приедешь домой, передашь отцу, ну, маме, конечно, тоже, что, мол, дядя Юра дает пять тысяч. Скоро не потребую, обустроитесь, потом отдадите… Ясно? Не забудь смотри!
– Ой, дядь Юр, да вы что? Как я могу забыть!..
– И пусть приезжает, не валяет дурака – все мы гордые. У меня тут кое-что можно будет достать, хоть он и сам по этой части, но мало ли! В общем, так: если он не передумал со своим Дерябино, деньги ждут. Не миллион, конечно, но… чем богаты.
– Спасибо, он жутко обрадуется, он боится, что тот дом продадут, нервничает из-за этого…
– А как у него, все болит желудок? – спросила из кухни тетя Вера. – Надо же провериться – вдруг язва, он и худой такой… У нас тут один тоже… все тянул, тянул…
– Разберутся, не маленькие! – прервал ее дядя Юра. – Один, другой… Мало ли у кого что, чего всех сравнивать. Жилистый человек – он, если хочешь знать, самый живучий! Да-а, жаль, Николай не приехал, помог бы мне с погребом. Расширить хочу, да и плохо я его сделал: сыро там, надо теперь основательно переделывать. Все спешка чертова! Я говорил: цемент не годится, барахло, а не цемент! – метнул он обличительный взгляд в сторону притихшей кухни. – А ты – скорей, быстрей, осень на носу! Вот тебе и «скорей-быстрей»… Я еще думаю, Валерка мне с глиной напортачил – не утрамбовал как надо, вот и ползет вода…
– Не надо было вообще с этим Валеркой связываться, пьянь пьянью! Руки трясутся, как в ознобе…
– Так, ну что же, где Катерина? Лапша остывает… Давай, Вер, разливай, пожалуй. Начнем потихоньку.
Устя сидела, оглушенная пятитысячной новостью, почти не вникая в легкую перепалку на подвальную тему. Она даже не знала, как теперь себя вести, наверное, по законам родственного этикета, следовало принять этакий радостно-приподнято-благодарный вид?.. Но ей было трудно с ходу овладеть должной торжественностью и застолбить на часок-другой соответствующую мимику. Все же отец за последнее время слишком часто выгуливал свою обиду на эту семью. И Устя не то чтоб согласилась в конце концов с ним, скорее, просто свыклась с теми нравственными претензиями, которые он, не имея под боком адресата, методично нанизывал на мамино долготерпение. Когда на улице холодно, а ты легко одет, как ни хорохорься, в какой-то момент продрогнешь… Теперь же, отчетливо видя всю неправоту отца, всю несусветность обвинений дяди Юры в жлобстве, она тем не менее не могла радоваться искренне, все еще придавленная инерцией недоверия.
