Постояв немного на крыльце, я закрыл почтовый ящик и вошел. Свет Ланс по неистребимой привычке за собой выключил, прихожая тонула в полумраке старого дома. На ощупь повесил на крючок пальто поверх другого, не хозяйского. Интересно… В арке, у лестницы, колыхались нити деревянных бус, за ними мягко светился торшер маленькой гостиной. Внутри: пахучая рождественская елка до потолка, раритетный плюшевый диван экстремальной степени продавленности и Леон Дорман у занавешенного длинной шторой окна. Еще интереснее. И объясняет вопли на улице. Не при гостях же.
– Ну, здравствуй, – сказал он тем тоном, которым обычно говорят менее цензурные слова.
Выглядел на все свои шестьдесят, даже с лихвой. Глубокие морщины, поредевшие волосы, грузная фигура. Сдал, и сильно. С прошлым годом не сравнить. Поправив традиционно клетчатый пиджак, бывший глава Совета отвернулся к окну. Так себе там был пейзаж, через задернутую плотную штору. Нарисовался Ланс, кругло-уютный, и с радушной улыбкой до ушей.
– Сделаю пока чай, – оповестил как ни в чем не бывало и испарился.
Зная его, чай он может делать очень долго. Практически бесконечно.
– Ну, здравствуйте, – отозвался я, обойдя разделявший нас диван. – Фьорды Исландии наскучили?
Дорман усмехнулся, но промолчал. Ничего, это ненадолго.
– В ваше чудесное возвращение давно никто не верил.
– Нет никакого возвращения, лишь необходимость уладить пару формальностей.
– Отчего бы не вернуться? Старательно ведь все следы замели.
Взгляд от окна прилетел на редкость взбешенный.
– Докопался все-таки. И что, легче стало? В любом случае – не твое дело!
– Да? А согласно уверениям Эдвина Алена, маразмом вас не крыло. Ошибся, видимо, по поводу счастливого исхода.
– А он мне нужен был, исход этот? – процедил Дорман. – Седьмой десяток без единого обещанного симптома?… Думаешь, я не жалел, не спрашивал хрен знает кого там наверху, почему не у нее обошлось, а у меня?! Поменяться не дали! Мать ее быстро свинтила, едва дошло, во что вляпалась. Не то получила, о чем мечтала. Рассчитывала удачно устроиться, а тут… Вдобавок ко мне еще и ребенок с тем же редким генетическим заболеванием, и неизвестно, в какой момент – все. До тридцати максимум доживают, и счастье, когда в своем уме. Хоть тут Елене повезло.
– И вы говорите об этом спустя год. Исключительно потому, что наружу вылезло.
– А на кой тебе оно? Ее нет. Никто в этом не виноват. Нет же, надо все рыть и вытаскивать. Чертова твоя мнительность!
Конечно, мнительность. С самого начала чувствовал – что-то здесь не так. Он хорошо скрывал. Никто бы вовек не докопался. У меня случайно вышло, и то благодаря тому, что знал много личного. Дорман это понимал, поэтому против нашего с Еленой брака был. А после советовал ей от членов правления подальше держаться. Выясни кто-то, что наш глава потенциально не в себе, прощай руководящий пост.
– Вы действительно думаете, что я бы об этом распространялся? Тогда или сейчас?…
– Без разницы, – он устало отмахнулся, – теперь уже.
– В прошлом году разница была. Раз ваш старый знакомый вписал в отчет о вскрытии сердечный приступ. И кремацию с похоронами до моего приезда устроили.
– На автомате, – Дорман помрачнел, – плохо помню. План-то всегда имелся, на случай… на разные случаи. А потом… неважно стало.
Вид у него был совсем измученный, на висках выступила испарина. Спрятав дрожащие руки в карманы, он снова уставился на штору. Я выдохнул и отодвинул ее. Темно. Но еще и не ночь. Блеск асфальта под фонарем, силуэты прохожих, ломаные тени на дороге. Не разберешь, где что, и откуда тянется. За тринадцать лет не заметить… Впрочем, кто не ищет – тот не находит. Может, невнимательность, может, уважение. Не пускают – не лезешь. С личным только так. Все, что должно быть сказано, говорится само. И не ее одной касалось… Дорман дышал ровнее, глядя в черноту за окном. Хотелось спросить. Не пришлось.
– Я не настаивал, – покачал он головой, – выбор Елены был не говорить никому. Еще вначале, когда я ее из этого дома увозил. Побег устроила показательный! Любовь у нее, и не волнует. В другой город отправил, от наших подальше. Нет же, нашла, как назло! Объяснял, чем чревато. Подставляешь, доча, папу. Откроется, карьере конец. Она рассмеялась, долго смеялась. Нервно. Потом сказала: «Считаешь, я хочу, чтобы кто-нибудь знал? Смотрел и думал невольно, что вдруг скоро все? Дергался вечно, боялся? Жалел? Да ни за что. И сама не хочу ни думать, ни дергаться, отстань». Я и отстал.
– Не открылось, – усмехнулся я. – Сложно делать открытия, если дома половину времени не бываешь.
– Ты это брось, – его губы изогнулись в чем-то, мало похожем на улыбку, – раз не возражала, значит, устраивало. Елена в том, что для нее важно, ни мягкой, ни уступчивой не была. Понимала прекрасно, чего хочет, и зачем. Когда по всем признакам осложнение на сердце пошло, тот генетик предлагал… программу лечения новую. Обещал помочь, но с отъездом в клинику на неопределенный срок. Отказалась. Заявила, что жизнь у нее здесь и сейчас, и она ни дня отдавать не готова.
Даже тогда не сказала. И собиралась ли? «Правильно, не надо об этом». Автоответчик помнит.
– Знал бы ты, допустим, – раздраженно выговорил Дорман. – Полагаешь, к этому можно подготовиться? Морально, или хоть как-нибудь? Я готовился. И что?…
– Ничего, наверное. Вышло, как вышло.
Так, как хотела. Иногда не нужна никакая поддержка. Нужно, чтобы не напоминали лишний раз. Помогает сделать вид, что все в порядке. Ее право. В конце концов, я тоже много чего не говорил.
– Я тут ненадолго, – он поправил пиджак, оторвался от окна, – и возвращаться к работе не намерен. У меня-то повод имеется!
Непрозрачный намек. И взгляд укоризненно-осуждающий. Зато в руки себя взял, на прежнего Дормана стал похож.
– Какое вам дело до нынешней текучки кадров? Больше года отсутствовали.
– По-твоему, это мешает быть в курсе? – припечатал он с начальственной ухмылкой. Теперь полный комплект. – А дело мне есть, что и в каком состоянии оставлять.
– И кому же?
– Кто заместителем был, на того и рассчитывал. Другие варианты видишь? Неужто Мартина, который крестовый поход затеял под предлогом верности традициям? Всю жизнь ему неймется. А ты выгадал момент, когда Маэву бросать! Она не настолько сильная, какой кажется. Вероятно, загнется. Как и вся служба безопасности без тебя.
– Леон, вы единственный голосовали против моего назначения.
– А зачем в таком возрасте в правление? – хмыкнул он. – Думаешь, на пользу пошло?
– Думаю, что чаю мы сегодня не дождемся, – сказал я и вышел из гостиной.
Деревянные нити в арке недовольно защелкали, скрипучая лестница возмутилась каждой ступенькой. На третьем этаже царила темнота. Фактически чердак. Дверь нашлась на ощупь, ручка легко провернулась, зажегся свет. Здесь мало что изменилось. Разве что пыль домработница протирает особенно тщательно, порядок книг на полке нарушен. Что там с краю? Инфинитивы в норвежском, да… Его-то я в итоге и не осилил.
