Нет, неинтересно.
Боль стояла в воздухе. Она слегка притихла, прихваченная холодом, но начинала рвать Тису глотку, стоило ее вдохнуть. Отдохнуть ему не удастся.
«Ты никуда не денешься!» – как будто донеслось еле слышное или с верхнего яруса, или из заполненной монолитом горной породы бездны под ногами Тиса.
– И меча у меня больше нет, – прошептал Тис и не услышал собственного голоса. – Чем я буду сражаться?
На сколько он шагнул в сторону? Или что он сделал? Как он здесь очутился? И почему его меч поддался чарам Олса? Или он все еще цел, и это морок?
Тис повернул голову, еще раз взглянул на рассыпающуюся рукоять, вспомнил, как он насаживал ее на горячий вар в кузнице Фомха. Нет, не мастер. А ведь целый год ему казалось, что он стал им. Что изготовил тот меч, о котором мечтал Глик.
Что он должен сделать дальше?
Глик говорил, что лучшее оружие, что он выковал, было то, изготавливая которое, он не думал, что делает лучшее оружие.
Мать говорила, что как он не думает, куда ставить ногу, когда идет, так же он не должен думать, когда поднимает меч.
И когда начинает колдовство.
И то, и другое должно быть на кончиках пальцев, а не в голове.
«Ну как же, – не мог понять маленький Тис, – а если я не должен поднимать меч? Если я случайно убью хорошего человека? Разве я не должен подумать сначала?»
«Ты должен чувствовать, – отвечала ему мать. – Ощущать. Понимать. Угадывать. А думать… Думай сейчас. Или когда засыпаешь. Или когда просыпаешься. Или когда лежишь на берегу реки и смотришь на воду. Или когда смотришь на огонь. Или когда смотришь на того, кого ты любишь».
«Когда смотришь на того, кого любишь, думать уже поздно, – прошептал на ухо Тису Глик. – Даже если тот, на кого ты смотришь, не любит тебя. Это не уменьшает твое счастье. Но примешивает к нему боль».
«Боль», – подумал Тис.
«А если я не угадаю?» – спросил маленький Тис.
«Тогда ты не простишь себе этого до конца своих дней, – ответила мать. – Но если ты не угадаешь, не подняв меча, конец твоих дней будет ближе, чем тебе бы этого хотелось».
– Конец моих дней будет ближе, чем мне бы этого хотелось, – произнес Тис и наконец услышал собственный голос. Он доносился до него глухо, едва различимо. Так, словно он кричал сам себе из собственной комнаты, а потом врывался бегом в соседнюю и пытался уловить эхо своего крика через толстую стену.
Он поднялся, снова нащупал на поясе нож Фуара и подумал, что не умеет сражаться с ножом, а меча у него больше нет. И о том, что не имеет понятия, как он попал в Зеркальную комнату, и что он сделал, когда отшатнулся от Олса, но был уверен в одном – тот все еще ждет его наверху. И избежать встречи с ним – невозможно. И он все еще не знает, что изменил в нем самом ключ под названием «мертвые». И что ему сделать, чтобы уйти от этой боли.
И он пошел к лестнице, а когда поднялся на несколько ступеней, вдруг понял, почему он оказался в Зеркальной комнате. Если есть выходы из Приюта Окаянных, которые не похожи на тайные расщелины или пробитые через скалы тоннели, то они должны быть проложены там, где их нельзя разглядеть обычным взглядом, нельзя нащупать или продолбить. Они должны пролегать на тех тропах, к которым есть доступ лишь у избранных. Не у тех избранных, кто выше прочих, сильнее прочих, достойнее прочих, а у тех, кому на роду написано захлебнуться болью и сдохнуть от нее. У тех избранных, кто способен сворачиваться от ужаса при виде мертвых, входящих в жилище. У тех, кто, отходя на полшага в сторону, способен оказаться там, откуда невозможно возвратиться. Если это и привилегия, то весьма сомнительная. Но если есть эти выходы, то должен быть и такой же вход. И Зеркальная комната – это способ вернуться в Стебли. Сачок для заплутавших и для тех, кто стучится, чтобы впустили.
И одновременно с этими размышлениями в голову Тиса пришла ужасающая в своей очевидности мысль о сути его ухода на полшага. Он вспомнил, что говорила мать, почему нельзя заходить слишком далеко. Он может попасть во мглу, в которой живут или пребывают бесплотные грисы, что выбираются в мир в минуты потрясений и великой беды и высасывают волю и жизнь у несчастных, попавших в их сети. Сражаться с грисами сложно, это как сражаться с хищной рыбой, которая дышит там, где ты толком и плавать не можешь, но страшно и еще одно – самые страшные враги, что могут встретиться на пути маленького Тиса, приходят тоже оттуда. «Значит, я могу столкнуться с ними, когда делаю половину шага в сторону?» – испуганно прошептал маленький Тис. «Нет, – засмеялась мама, – не можешь. Огромный зверь не может уместиться на кончике иглы. Та мгла, из которой приходят грисы, это мглистая бесконечность, а мы ходим по тонким стежкам. Где бы они ни пролегали, и как бы близко ни подходили к опасной черте». Мать ошибалась. Все было не так.
– Я все еще внутри, – прошептал Тис, поднявшись на следующий ярус, который оказался таким же серым, как и Зеркальная комната, только отражений Тиса не было на его стенах. – Мглистая бесконечность или пустота – снаружи. Если бы враг мог обитать здесь, он был бы всесилен. Эти полшага, шаг, два шага, сколько бы их ни было – это бездна внутри Талэма, а враг снаружи. И грисы, ужасные грисы, которые, как говорил Фомх, иногда стонут над топью, тоже снаружи. Но и они, и враг могут проникнуть сюда так же, как и я. И будут стараться вырваться отсюда так же, как и я.
Он не знал, на чем зиждется его уверенность. Может быть, он получил это знание, открыв ключ? Или все это было мороком, накинутым на самого себя? И нет разницы, сколько шагов и куда он сделал, а дело всего лишь в толщине льда, по которому приходится идти? Там, где проходит малое, проваливается большое. Там, где проходит большое, застывает от холода или уносится ураганом – малое.
Но главным было другое. Именно он привел в Приют Окаянных тень Олса. Вряд ли Олс мог разгуливать на полшага или еще больше в сторону, иначе он бы или кто-то посланный им давно уже прошли бы в Приют Окаянных, но, может быть, для этого ему просто была нужна жертва? Поэтому он беснуется там наверху, иначе почему сквозь наваливающуюся на Тиса даже здесь боль вдруг стала пробиваться ненависть и злоба? Его жертва ускользнула? Тис ускользнул?
Как мать могла научить его тому, чем не владела сама?
Или не все эти ключи были созданы ею?
Она же говорила как-то, что мало найти хорошего учителя, нужно еще иметь ученика, который не сломается под грузом того, что сможет взвалить на него учитель.
Но если это не ее ключи, то как она смогла донести это знание до Тиса?
Или же оно переходит к нему по праву рождения?
Или оно пришло вовсе не от матери?
Или ключ открывает не только то, что вложено в человека исподволь, незаметно для него?
А если это знание подобно облакам, что пролетают над башнями приюта?
Кто его источник?
А что, если он пробудил последним ключом то, что уничтожит его самого?
