Нет, все эти обстоятельства были привычными. Они служили причиной опаски, осторожности, но никак не причиной дурной славы. Дурная слава, а также ужас и смертная стынь исходили от старой крепости, что высилась на Корявом плоскогорье. Самые древние диргские старики еще вспоминали рассказы, что передавались их дедами от их дедов, будто бывали времена, когда та самая старая крепость стояла открытой всем ветрам, и только ленивый не бродил по ее казематам и не забирался на четыре огромные башни, что высились среди изрезанного провалами и кручинами каменного месива, окружая центральную мрачную башню, в которой так никто никогда и не отыскал ни входа и ни единой бойницы. Но уже много лет назад над прямой как стрела дорогой к главным воротам крепости начал стелиться сизый дымок. А потом по ней прошел один караван, ведомый странными людьми, одетыми в черное, затем еще один, а вскоре над крепостью, над плоскогорьем, над дорогой, да и над всеми окрестностями сгустился туман. А затем в стойбищах диргов начали пропадать дети, женщины и молодые воины.
Дирги сначала думали на западных слайбов, но они никогда не выбирались из-за своих стен. Кровавые егеря не отказались бы от такой добычи, но в чистое поле не спускались со склонов. Ардам из-под Нечи было за что предъявить счет степным разбойникам, но рабство у них было не в ходу и они не воровали детей, не убивали тайно, а если и шли мстить врагам, то надували щеки и дули во все трубы, что могли найти. После очередной пропажи сразу двух десятков соплеменников дирги собрали большую орду в полтысячи всадников и отправили ее в крепость. Не вернулся ни один. Из десяти посланных лазутчиков обратно приполз единственный, обгоревший ниже пояса чуть ли не до кости. Перед тем как сдохнуть, он прошептал, что дорога к крепости стала липкой от крови, но ни воинов, ни диких имни не было в окрестностях крепости или он их не видел. Магия защищает ее. И его убила магия, потому что не бывает так, чтобы туман сжигал плоть, обугливал ее, не вредя лесу и траве, в которой он, лазутчик, прятался.
Старейшины против обыкновения не стали судить да рядить долго. Диргам собираться, что штаны надевать. Через час шатры были собраны, кони запряжены в повозки, кочевой скарб завязан в узлы. В одну ночь на три сотни лиг во все стороны от старой крепости, которую арды, кстати, по какой-то причине именовали Корнями, не осталось ни одного дирга. С тех пор прошло больше ста лет. Говорят, что в тех краях завелось видимо-невидимо степных оленей, диких лошадей, равнинных горбоносых коз и даже мохнатых быков. К ним в довесок образовались и быстрые степные волки и даже редкий зверь – страшный степной медведь, но точной веры этим россказням быть не могло. Мало кто мог решиться прогуляться в ту сторону. Хотя какие-то караваны все еще шли то в крепость, то из крепости. В то же время ходили слухи, что были восстановлены старые тропы из Корней на восток через горы, а не в обход через Нечи, но кто ж их знает? На той стороне хребта тоже было жилья не густо. Если только городок Аран, но и он севернее. Поэтому, когда в Нечи появился молодой парень и стал расспрашивать про дорогу к старой крепости, народ только подмигивал друг другу – мол, лишился ума бедолага, что же с ним делать?
А парень переговорил с одним, вторым, третьим, прикорнул на лавке на той же рыночной площади, утром перекусил горячей лепешкой с жареной бараньей требухой, запил это угощение дешевым ашарским вином и, забравшись на такую же бестолковую лошадь, каким показался собеседникам и сам, направил ее в сторону приграничных ардских дозоров.
– Выход не вход, за придурь денег не берут, – пробормотал через половину дня себе под нос старший мытарь степного дозора, отчаявшись убедить безумца, что никакое любопытство не стоит жизни, но еще долго глядел вслед не в меру любопытному путнику.
До крепости молодой парень добрался за две недели. Всего-то и полета для птицы две сотни лиг, но если идти по краю гор, да обходить пропасти и провалы, остерегаться ядовитых колючек и гиблых ущелий, так под пять сотен лиг и выходило. К тому же и не торопился парень. Иногда застывал на взгорке, рассматривая несущееся по степи стадо степных козлов. Порой задирал голову к синему небу и прислушивался к заливающемуся песней степному свиристелю. А то и делал крюк в сторону, чтобы отыскать по цвету травы степной источник и вдосталь напиться холодной воды.
К концу второй недели он добрался до двух каменных столбов, что отмечали начало дороги к крепости, расседлал лошадь, повесил сбрую на один из столбов и еще половину дня ждал, когда на горизонте покажется степной табун диких лошадей. Только тогда обнял свою кобылу, прошептал ей что-то на ухо и шлепнул ладонью по крупу. Она послушно понеслась к горизонту, но все косилась на хозяина, словно была пристяжной в тройке. Косилась до тех пор, пока он сам не скрылся среди скал.
Парень шел по ровной, очищенной от щебня и горного валежника дороге до следующего утра, пока не выбрался на то самое корявое плоскогорье. Всякий путник проклял бы его, потому как более всего оно напоминало царство бездонных ям и корявых утесов с острыми краями, но точно начиная от второй пары столбов к главному входу в крепость тянулась идеально прямая и широкая, так, чтобы разъехаться двум подводам, не сталкивая с дороги пеших, дорога длиной примерно в две лиги. Парень скинул с плеч мешок, высыпал из него все барахло, долго перебирал его, пока не нацепил на руки и на ноги какие-то амулеты, а все лишнее сбросил с дороги в яму. Затем он стянул с плеч куртку и отправил ее туда же, оставшись в нагруднике и наручах поверх грубой льняной рубахи, но не стальных или медных, а кожаных, пусть и самой толстой сыромятной выделки, какая только могла быть. Отстегнул с пояса ножны и стряхнул их с плохонького меча, отправив туда же. Похлопал себя по карманам, поправил шнуровку на сапогах и рубахе и зашагал дальше уже с мечом в руке.
Ровная дорога словно была не рада его поступи. Из-под его ног то взлетали искры, то разбегались инеем полосы льда. Амулеты дымились у него на руках, волосы вставали дыбом, но он шел вперед, лишь посмеиваясь вполголоса, мол, баловство все это, баловство. Когда до распахнутых ворот крепости осталась сотня шагов, несколько стрел были выпущены по нему с надвратного бастиона. Он их отбил, хотя пара из них черкнули по его наплечникам. Затем несколько столбов пламени встали перед ним. Опалив волосы и лишившись рукава рубахи, он прошел и через них. После этого в шаге от него с треском ударила молния, но и это не остановило его, хотя походка стала дерганной и неровной. И тогда из ворот крепости вышли три десятка рослых стражников и где-то за их спинами раздраженный голос выговорил кому-то:
– И чего стоит эта ваша магия? Меч и только меч! Вперед, ребятки! Десять золотых тому, кто нанесет решающий удар!
Через час этого парня – порубленного, едва живого притащили в покои смотрителя крепости и, прихватив веревочными петлями к пыточному щиту, окатили холодной водой. Дабх – широкоплечий, грузный, но все еще крепкий седой воин и не только воин подошел к несчастному, мгновение вглядывался в почерневшее, заплывшее лицо, затем скрипнул зубами, сдавил ладонями виски бедолаги и большими пальцами выцарапал из его глазниц глаза. Тот захрипел, заскрипел остатками зубов, но не позволил себе застонать.
