Грань между жизнью и смертью с ранних лет завораживала Виктора. Я пересекла эту грань, когда пришла в этот мир, поменявшись местами с матерью, умершей в родах. Теперь я знала, что снова оказалась на границе. С одной стороны был Виктор. Жюстина. Анри. Жизнь, которую я выстраивала отчаянно, упорно, не чураясь никаких методов. С другой стороны была неизвестность. Но эта неизвестность манила, обещала унять боль. Унести болезнь. Подарить отдых от бесконечной борьбы, интриг и работы, работы, работы – всего, что позволяло мне сохранить свое место в мире.
И вдруг – я почувствовала на лбу прохладную руку. Тихая мольба – бесконечный поток молитв – вывела меня из темных, неизвестных земель, как дорожка из крошек, которые сияют в лунном свете, указывая путь домой. Прошло какое-то время – может, несколько дней, а может, недели, – и я наконец открыла глаза и увидела, чьи молитвы вернули меня к жизни.
Мадам Франкенштейн.
Я ожидала, что это будет Виктор или Жюстина – два существа в этом доме, которые меня любили. Но я не догадывалась, насколько мадам Франкенштейн зависела от меня. Я недооценила ужас, охвативший ее при мысли о том, что случится, если я их покину.
Ее глаза лихорадочно сверкнули, и она прижала мою ладонь к своим сухим горячим губам.
– Ты вернулась, Элизабет! Никогда больше нас не бросай. Я же говорила. Ты должна быть здесь, с Виктором.
У меня не было сил, чтобы кивнуть. В пересохшем горле першило, и я не могла выдавить из себя ни слова. Но я встретила ее взгляд, и мы друг друга поняли.
А потом мадам Франкенштейн свернулась на кровати рядом со мной и заснула.
Не прошло и дня, как я окрепла достаточно, чтобы сесть и самостоятельно поесть. Но расплачиваться за мое выздоровление пришлось мадам Франкенштейн. Она выхаживала меня, игнорируя наставления врача, и моя болезнь перекинулась на нее. Горячка оставила меня и выбрала себе другую жертву.
Когда врач пришел, чтобы перенести мадам Франкенштейн в ее комнату – из которой она, как уже было ясно, больше не выйдет, – ее пальцы стиснули мое запястье.
– Это твоя семья, – сказала она сипло, как будто проглотила горячий уголь. Такой же уголь горел красным светом в ее напряженном взгляде. Нет, она не признавала меня наконец членом семьи. Она просто перекладывала на мои плечи свою ношу. – Виктор… Ты за него… отвечаешь.
Врач с судьей Франкенштейном подняли ее на руки. Ее голова запрокинулась набок, и, пока ее уносили, она не сводила с меня глаз. Я выбралась из постели, в которой, хотя мадам Франкенштейн еще была жива, уже поселился ее призрак.
Держась за стены, я добрела до комнаты Виктора. Он сидел, обложившись книгами и отгородившись ими, как крепостной стеной. Свеча почти догорела; его обычно безукоризненно чистая одежда была грязна и измята. Кровать, в которой явно не спали, служила одновременно рабочим столом и книжным шкафом.
– Виктор, – просипела я. После длительного молчания мой голос еще не успел восстановиться.
Он поднял глаза, неестественно яркие по сравнению с темными кругами под ними.
– Я должен был тебя спасти, – сказал он и заморгал так, будто видел и одновременно не видел меня.
– Мне уже лучше.
– Но не навсегда. Когда-нибудь тебя заберет смерть. Но я этого не допущу. – Он сощурился, и его голос задрожал от гнева и решимости. – Ты моя, Элизабет Лавенца, и я никому тебя не отдам. Даже смерти.
– Вы забыли купить для Виктора новую одежду, – заметила Мэри, поджимая губы. От ее проницательных глаз не укрылись мой растрепанный вид и сбившееся дыхание. На улице уже давно стемнело.
Я рассмеялась и коснулась шляпки, которая без булавки сидела наперекосяк.
– Я не успела найти магазин. Все уже было закрыто, а потом я заплутала в незнакомой части города. И блуждала до темноты, представляете? Я так устала!
Мэри кивнула – впрочем, без особого участия – и показала мне мою комнату.
Я выждала несколько часов, пока не решила, что настало время второго акта этой неприятной ночной пьесы. Я мечтала поспать. Мечтала закрыть глаза и забыть обо всем, что я видела и делала. Но я не могла. Я была нужна Виктору.
Часы в гостиной показывали час ночи, когда я выскользнула на улицу, прихватив из кладовки Мэри емкость с керосином.
Ночью город выглядел совершенно иначе. Редкие уличные фонари были расставлены далеко друг от друга, и здания напоминали огромных неповоротливых животных, наблюдающих за мной черными глазами, в которых я видела свое отражение. В этом городе было так просто исчезнуть. Уйти в темноту и не вернуться.
Я быстро шагала вперед, натянув капюшон; плащ путался в ногах. Меня не оставляло ощущение, что меня кто-то преследует, и я ежеминутно оглядывалась. Но я была одна. У сторожки я притормозила, закуталась в плащ поплотнее и внимательно осмотрела двери. Никаких звуков. Мир молчал, словно затаив дыхание и ожидая, что я буду делать дальше.
Переход через реку днем не запомнился ничем. Теперь же передо мной был, ни много ни мало, мост в другой мир. На нескольких лодках горели факелы, и черная как смоль вода местами казалась охваченной огнем. Это был Стикс, прямая дорога в ад.
Я задрожала и ускорила шаг. Я должна была поставить точку этой ночью, выполнить одно последнее дело. И тогда я стану свободна. Наконец я добралась до жилища Виктора. Я не могла назвать это место домом. Это был не дом. Я потянулась к ручке…
Дверь была приоткрыта. Я была уверена, что закрывала ее, когда мы уходили. Или нет? Я так торопилась увести отсюда Мэри, начинавшую проявлять опасное любопытство… А Жюстина что-то говорила мне… Может быть, я просто не захлопнула ее до конца. Я осторожно толкнула дверь ногой, не осмеливаясь зажечь лампу. Но внутри было темно. Люк на потолке был плотно закрыт. Я заглянула в комнату, в которой нашла Виктора. Печь была такой же холодной. Я достала спички и разожгла огонь, закрыла дымоход и оставила печную дверцу открытой. Потом я повернулась и…
Из темноты на меня смотрел человек.
Я взвизгнула и, охваченная паникой, швырнула в него емкость с керосином. Человек повалился на пол с деревянным стуком. Шляпа, упавшая вместе с напольной вешалкой, откатилась в сторону.
– Черт бы тебя побрал, Виктор, – прошептала я. Я не заметила вешалку днем, будучи занята другими делами. Я подняла шляпу и тихо ахнула. Даже в темноте я узнала ее.
Шляпа принадлежала Анри. Я купила ее перед самым его отъездом в Ингольштадт. Я провела по ней пальцами – мягкие бархатистые поля, жесткая тулья. Так значит, Анри все-таки нашел Виктора, когда тот уже жил здесь. Он не мог не заметить, что безумие Виктора усугубилось. И, тем не менее, он уехал.
На глаза навернулись злые слезы. Он бросил Виктора, бросил меня. Я не знала, что было больнее. Отчасти я ненавидела его еще и за то, что он имел возможность просто уехать. У меня такой возможности не было – и не будет никогда.
