Филин тем временем поднялся и снова атаковал диверсанта. Вторая попытка удалась, финка вошла немцу в бок по самую рукоятку, но диверсант вновь не свалился. Он с прежней резвостью крутанулся в обратную сторону и врезал Филину в челюсть. Капитан успел уклониться, и удар прошел вскользь, но финку Никита потерял, она осталась в боку у диверсанта.
В окопе наконец зашевелились бойцы. Они были готовы помочь, только не понимали кому. Потом кто-то узнал своих разведчиков, и на немца навалились еще двое. Большим числом в узком окопе атаковать было невозможно. Один боец догадался треснуть немца в затылок прикладом автомата, а другой крепко пнул по ногам. Диверсант пошатнулся, но устоял и тоже схватился, наконец, за автомат.
Дело принимало скверный оборот, но как свалить этого бугая, понимания не было. Стрелять в него значило с гарантией попасть в своих. А немец уже почти навел автомат на Филина.
– Руби! – вдруг заорал Покровский своим знаменитым «трубным» голосом.
Что означала команда, Филин понял, а вот немец, скорее всего, просто рефлекторно обернулся на звук. Ствол автомата нацелился в стенку окопа. В этот миг по шее немцу рубанула малая саперная лопатка – заточенная, как нож, и достаточно увесистая, чтобы при нужном ускорении сыграть роль топора.
Снести диверсанту голову, как шашкой, бойцу не удалось, но все, что нужно, лопатка перерубила. Башка немца свесилась на плечо, и он наконец-то свалился на землю. При этом диверсант все-таки нажал на спусковой крючок, и его автомат вбил длинную очередь в левую стенку окопа.
А вы спрашиваете, почему главное на войне лопата! Вот и поэтому тоже.
– За мной! – Филин выдернул из трупа финку, развернулся и бросился в блиндаж.
В укрытии также шла потасовка, один диверсант бился с двумя бойцами Ворончука. Филин проскочил блиндаж насквозь, оставив этого диверсанта Покровскому и «рубаке» с лопаткой. В окопе с другой стороны шел махач с третьим фрицем.
Автомат у него выбили, и теперь почти ничто не мешало расстрелять его с бруствера – чтобы не палить вдоль окопа, но… в роли «помехи» выступал старший лейтенант Ворончук. Он сцепился с фрицем на ножах и принципиально отказывался поверить, что таким способом диверсанта не завалить.
– Вася, в голову! – крикнул Филин и оглянулся.
Главного диверсанта поблизости не наблюдалось. Его помощника и Ереминой тоже. Капитан приподнял голову над бруствером. Немцы уползали по «нейтралке» и волокли с собой доктора. На той стороне затарахтели пулеметы, пули выбили несколько земляных фонтанчиков чуть левее позиции Филина, и ему пришлось спрятаться.
– Почему даете им уйти, вашу мать?! – Филин толкнул ближайшего бойца.
– Пулеметы их прикрывают.
– Получи!
Филин обернулся на возглас. Ворончук воспользовался советом и воткнул финку диверсанту в глаз. Да почти по рукоятку. Немец обмяк и сполз по стенке окопа.
– Чего спим?! – Старший лейтенант тоже высунулся и оценил обстановку. – Надо прямо за ними, след в след! Филин, готов?
– Всегда готов. – Никита перебрался через бруствер и быстро пополз за диверсантами.
За ним последовали Ворончук и Покровский с новым напарником.
Диверсанты пока не видели, что их преследуют, поэтому двигались размеренно, экономя силы, по паре секунд отдыхая в рытвинах, воронках и других углублениях. Впереди как раз поджидала довольно приличная ложбина. Лучшего места для атаки на нейтральной полосе не усматривалось.
Филин поднажал и свалился на спину Золкину как раз, когда диверсанты сползли на дно ложбины.
Попытка нейтрализовать матерого диверсанта в одиночку – жест отчаяния. А если учесть, что диверсантов двое, – верх глупости. Но что оставалось? Никита надеялся на удачу и немецкие пулеметы, как ни странно это звучит. Они не давали никому подняться даже на четвереньки, а когда лежишь на пузе – маневр ограничен и он медленный, поэтому у Филина имелся запас времени, пока второй диверсант придет на помощь своему командиру. Глядишь, за это время успеет подтянуться и товарищ контрразведчик с бойцами.
Так оно и вышло. Старший лейтенант сразу же подполз к Филину, который из последних сил пытался заломить руки Золкину, а Покровский с напарником свалились на второго диверсанта и покончили с ним практически сразу. Леха полоснул его по руке ножом, немец отвлекся на Покровского и тут же получил по шее лопаткой.
У Филина с Ворончуком дела шли гораздо хуже. Им требовалось взять немца живым, а он категорически этого не желал. Пока бойцы разделывались с помощником, командир диверсантов сумел сбросить с себя Филина и отпихнуть подальше Ворончука. Не будь на линии огня Ереминой, капитан плюнул бы на все и влепил бы Золкину очередь в бок, но доктор, до этого безучастная к происходящему, будто бы контуженная или накачанная лекарствами, зашевелилась и зачем-то проползла на пару метров вперед. Вклинилась как раз между диверсантом и Никитой.
Немец получил возможность перехватить автомат и сделать то, чего не мог Филин, – расстрелять всех, кто еще дышал в этой ложбине. Но выстрелил он почему-то лишь в сторону Ворончука, да и то взял существенно выше, чем следовало. Казалось, что он тоже опасается задеть Еремину. Если так, то это именно она спасла Ворончука от верной гибели. Доктор снова дернулась, подалась вперед на добрый метр и почти прикрыла Василия собой.
Медлить было нельзя. Никита, словно большой варан, подполз к диверсанту и ударил ножом.
Что произошло в следующий миг, Филин понял не до конца.
Кисть как-то странно вывернулась, «фартовая» финка почему-то оказалась в руке у диверсанта, а затем с хрустом вошла в грудь Никите. Под пятое ребро. Прямиком в сердце.
Тело сразу сделалось слабым, в глазах начал стремительно сгущаться мрак, а из всех эмоций осталась только жуткая обида на несправедливую судьбу. Причем обижался Никита не за финал своего жизненного кинофильма. Он как раз получился геройским – погиб в бою. Обидно стало от последнего сумеречного кадра.
Командир немецких диверсантов все-таки ушел. Бросил Еремину, вымахнул с низкого старта из ложбины и был таков…
Бойцы лейтенанта Гришунина помогли трижды. Во время боя с диверсантами в окопах – это раз, затем, когда помогли выбраться с нейтральной полосы, – два. Они довольно точно, почти без пристрелки положили два ящика мин из ротных минометов по фрицевскому передку, чем заткнули пулеметы. Затем они вытащили с «нейтралки» потерявшую все ориентиры докторшу и едва живого Филина. Это три.
Покровский отлично видел торчащую из груди у капитана финку и понимал, что лезвие прошло где-то близко от сердца, но все равно решил для себя, что Филин «едва», но все-таки живой. Покровский воевал третий год и насмотрелся всякого. Филин балансировал на грани. Если добраться до госпиталя за час, у капитана оставался шанс.
Покровский так и сказал Гришунину и Ворончуку.
– Мама у меня доктор, наслушался историй, – пояснил Алексей. – У них это часто. Даже если в сердце, не факт, что наповал. Только нож нельзя трогать, пусть хирурги вынимают. Потом верну.
