- Нееет, - стону я, впиваясь в холодные, заледеневшие глаза Олега и читаю в них приговор, понимая все без слов лишь по его мертвому взгляду, стиснутой челюсти и тяжелому дыханию сквозь зубы. - Нет. Нет. Нет! – мотаю головой в разные стороны, не желая принимать реальность. Часто, глубоко дышу, зажмуриваю глаза, желая вновь провалиться вo тьму и ничего не чувствовать. Наверное, я плачу, потому что лицо обжигает что-то мокрое, а из горла вырывается вой.
- Милая, Алина, пожалуйста… - он обхватывает мое лицо, удерживает, прислоняется холодным лбом к моему лбу, глубоко дышит. – Пожалуйста… пожалуйста… - повторяет он, а потом вдруг как в лихорадке начинает беспорядочно целовать мое лицо, собирая губами поток моих слез. Но моей памяти мало того, что она подкинула мне страшные кадры того падения. Разум издевается надо мной и выдает мне причины, по которым я бежала от Олега. Сама себя не узнаю, но глубокая боль и отчаяние сменяютсяяростью, злостью и презрением к Олегу. Нахожу в себе силы, накрываю руками его грудь и отталкиваю его от себя.
- Все из-за тебя! – хрипло кричу я, обвиняя в том, чтo случилось. - Не прикасайся ко мне, убирайся! –он не поддается, сжимает меня сильнее, поднимает голову,и я вижу, как из глаз этого бесчувственногомужчины катятся скупые слезы. Олег молчит, сжимая губы, преодолевая собственную душевную боль. А мне плевать на его боль, на его эмоции и на него самого. Это он виноват, что нашего ребенка нет. Отталкиваю его от себя, еще и еще, пока он не пoддается, отшатываясь от меня.
- Убирайся отсюда. Не хочу тебя видeть! – сквозь нарастающую истерику требую я. - Его нет.Понимаешь?! Нашего малыша нет. Мы убили его. Вдвоем. Бог, он все видит. Нельзя, понимаешь? Нельзя заводить ребенка ради своих корыстных интересов. Это ненормально, понимаешь?! Наш малыш не должен был стать инструментом по достижению целей. Это кара, понимаешь? - утираю ладонями поток слез, которые застилают мне глаза, откашливаюсь, пытаясь освободиться от душащего кома в горле. А Давыдов просто стоит возле моей кровати, смотрит на меня, принимая все мои обвинения, кивает головой, соглашаясь. - И я тоже хороша. Я выскочила за тебя замуж, забеременела просто потому, что ты так захотел. Искала долбанной красивой жизни. А дети, они в любви должны рoждаться. Понимаешь?! – срываюсь на последнем слове, сгибаясь пополам, сворачиваюсь на кровати из-за резкой боли в животе, вызванной истерикой.
- Алина, - Давыдов опускается на колени возле моей кровати. Кричит, зовет медперсонал.
– Не трогай меня, уйди пожалуйста. Мы больше никто друг другу, нас ничего не связывает. Да и не было нас. Голый расчет, – сквозь зубы, превозмогая боль, шиплю ему я. В палату влетают врачи, медсестры окружают меня, просят успокоиться, говорят, что сейчас подойдет психолог. Обрабатывают мою руку для укола. А я смотрю, как Давыдов встает с колен, отходит от кровати, кидает на меня болезненный взгляд, еще секунда и мне становится страшно смотреть в его глаза, потому что их словно инеем заволакивает, накрывая пеленой. Я зажмуриваюсь и только слышу, как открывается и закрывается дверь, неся за собой тонкий шлейф его мятного морозного парфюма. Мне ставят еще один укол. Пытаются успокоить, но за них это делают препараты. И я вновь проваливаюсь в спасительную тьму. Потом, когда первая боль стихнет,и я прекращу искать виновных, я пойму, что в том, что нашегo ребенка больше нет, я виновата не меньше Олега.
***
Очередное пробуждение дается легче. Только вот память теперь не щадит меня, возвращая в жестокую реальность. Я вновь не одна, но я точно знаю, что это не он. Мне почему-то кажется, что после того, как я его прогнала, он больше здесь не появится. Может я и не поняла, что творится в его душе, но я хорошо изучила его характер. Наверное, это к лучшему. Мы не можем больше быть вместе. Все рухнуло, маски сброшены, зыбкая иллюзия рассеялась и наш фальшивый брак больше не имеет никакого значения.
- Алиночка, хорошая моя, - слышу тихий и такой теплый голос подруги. Открываю глаза, фокусирую взгляд на девушке. Виктория как всегда мила, нежна и прекрасна, материнство ей к лицу. Она не смотрит на меня с жалостью, но ее глаза отражают мою боль, будто ей так же плохо, как и мне. Пытаюсь подняться, Вика начинает суетиться, подкладывая мне под спину подушки.
- Как ты? - спрашиваю ее, потому что не зңаю, что сказать и не могу обсуждать с ней свою потерю.
- Хорошо, - как-то виновато произносит она, наклоняется,и так нежно, осторожно обнимает меня, отдавая все свое тепло. Сначала напрягаюсь, пытаясь сглотнуть непрошенные слезы, а потом расслабляюсь, обнимаю подругу, понимая, что мне становится легче от ее безграничного тепла.
- Я так тебя люблю. Спасибо… - всхлипываю, хочу сказать, что очень ценю ее поддержку.
- Тихо,тихо, моя хорошая. Не надо слов, поплачь со мной и станет легче. Выпусти все наружу, – я бырада поплакать, но глаза жжет, в горле ком, кажется я вот-вот разрыдаюcь, но я не могу, чертовы слезы, которые раньше выливались потоком, сейчас никак не хотят вырваться наружу, оставляя тяжелый, давящий груз на моей душе.
- Почему так больно? – сама не понимаю, что несу, но я вдруг решила, что именно Виктория знает ответы на все мои вопросы. Несмотря на то, что на вид она - маленькая хрупкая женщина, она сильна духом. - Я ведь его не видела, - продолжаю говорить, когда подруга сильнее стискивает меня в своих объятиях, как будто пытается выжать из меня всю боль. - Я не видела своего малыша, я даже не знаю, кто это был - мальчик или девочка и не хочу знать. Я не знаю, на кого он был похож, я даже толком и не ощущала его шевеление. Почему же мне так больно?
- Потому что ты - настоящая мать, он был частью тебя и ты его чувствовала. Не важно, что ты его не видела, не важно, какой у тебя был срок. Всегда больно терять часть себя, – тихо говорит Виктория, хаотично поглаживая меня по спине. Потом эти слова надолго врежутся в мою голову, я буду прoкручивать их снова и снова. Они будут значить для меня гораздо больше, чем сейчас. Я буду смoтреть на Олега и понимать, что он уже однажды потерял часть себя, а сейчас потерял еще одну часть и вернуть все будет очень сложно. А пока я просто жалась к подруге и пыталась выпустить свою боль наружу, боролась с ней. Но она вцепилась в меня острыми клешнями, не отпускала, не позволяла спокойно дышать, запрещала плакать.
- Все будет хорошо. Я понимаю, что сейчас это сложно принять, но пройдет время и боль отпустит. Я говорила с врачом, у вас будут ещё дети, - воодушевленно произносит она, думая утешить меня новостью, что я не потеряла способность иметь детей.
- Нет. У нас ничего больше не будет! - отрешенно отвечаю я, выдeляя слово «нас». Виктория молчит, сглатывает,и я вижу, что она сама вот-вот заплачет.
- Что ты здесь делаешь? У тебя малышка. Ты сама только родила и тебе нельзя волноваться. Ты кормящая мать. Иди, со мнoй все будет хорошо. Я справлюсь, – пытаюсь говорить уверенно и скрыть свое отчаяние, потому что не знаю, как дальше существовать. Это мое полное падение. Падение как личности, женщины и человека в целом. Крах моих неизменных иллюзий, желаний и ничтожных целей. С моим падением с этой чертовой лестницы, от меня ушел не только мой ребенок, в котором я видела свое дальнейшее существование, но и смысл дальнейшей жизни. Я опустела. Остался только непосильный груз, который сдавливает мою больную пустую душу, наказывая за никчемное существование и гонку за материальными ценностями.
