— Но… Я, — немного медлит, опускает ладонь на мою руку, лежащую на столе, немного сжимает. — Я люблю те…, — недоговаривает, вскрикивает от того, что я резко убираю руку и грубо перехватываю ее подбородок.
— Ты любишь мои деньги и возможности, которые я тебе давал, ты любишь грязный, жесткий секс и красивую жизнь, но не меня, — четко передаю ей каждое слово.
— Ты… ты…, — черт, почему, когда при первой встрече я ясно расставляю таким девушкам приоритеты и условия наших отношений, они соглашаются, но продолжают надеяться на большее?
— Что я? — Мари молчит, сглатывает и привычно начинает меня бояться. Вот так-то лучше. — Все Мари, давай прощаться красиво. Мне было с тобой хорошо, — отпускаю ее. — А теперь иди, у меня много работы. Прощай, — в ее глазах, обида, злость, и огромное сожаление от того, что она вновь потеряла возможность на красивую жизнь. И ей надо заново искать себе спонсора. На таких, как она, не женятся и не проживают счастливо жизнь. Девушка медленно слазит со стола, и, не оборачиваясь, выходит из кабинета. Поднимаюсь с кресла, иду за ней, убеждаясь, что она покинула квартиру. Как только за Мари закрывается дверь, я возвращаюсь в гостиную. Виктории нигде нет. Без стука захожу в ее комнату, замечая ее возле окна. Подхожу к ней сзади, прижимаюсь к ее спине, обиваю руками талию, и тут же улавливаю перемену в ее настроении. Спина напряженная, не реагирует на меня. Это все из-за Мари. А как ты хотела, киска? Ты у меня не одна. Хотя сейчас одна. Надолго ли, киска? Я и сам нė знаю ответ. Но твоего напряжения и немой обиды я не потерплю. Я свободный, киска, и волен делать все, что хочу. Оправдываться и что-то объяснять тебе я не собираюсь. Поэтому и не женюсь, не люблю, когда ограничивают мою свободу. Да и не смогу я с одной и той же женщиной прожить всю жизнь. Наклоняюсь, целую нежную кожу на ее шее.
— Андрей, не надо, — я чувствую, как ее тело дрожью отзывается на мои прикосновения, но Виктория изворачивается, вырывается. Разжимаю руки, спокойно ее отпуская. Она в глаза мне боится смотреть, проходится по комнате, не зная, куда ей деваться.
— Что происходит? — складываю руки на груди, наблюдая за ее смятением.
— Ничего, просто… Света звонила. Я с Мышкой разговаривала. Я по дочери скучаю.
— Виктория, я не терплю лжи. И чувствую ее за версту.
— Я действительно скучаю по дочери, у тебя нет детей, тебе не понять, — немного обиженно заявляет она.
— Я верю, что скучаешь. Но сейчас ты оттолкнула меня совсем не из-за этого. Что это? Ревность?
— Нет! — громко заявляет она, смотрит куда угодно, только не в глаза. А меня это раздражает. Она прячет свою ложь. Вновь надвигаюсь на нее, но она отступает, смотрит на дверь, готовая в любую минуту сбежать от меня. Останавливаюсь в паре метров от нее.
— Виктория, если твое недовольство связанно с визитом Мари, то это все лишнее, она приходила…, — замолкаю. Сам себя не узнаю. Откуда этот порыв объяснить все женщине? Никогда ни перед кем не оправдывался. И перед ней не стану.
— Мне не интересно, зачем она приходила и чем вы там занимались, — а вот это уже не просто ревность, а целая претензия.
— Вот и хорошо, — преодолеваю между нами расстояние, встаю к ней вплотную, но не трогаю. — Через три часа я улетаю и хотел бы провести это время с тобой, — тянусь к ее губам для нежного поцелуя, желая передать ей без слов все мои оправдания. Прихожу в ярость от того, что Виктория и сейчас отворачивается, обходит меня, возвращаясь к окну. Хочется прижаться к ее спине, и нежно на ушко рассказать, что я расстался с Мари, и что она вовсе ничего для меня ни значила, как, впрочем, и любая другая. Сам себя не узнаю. Закрываю глаза, немного трясу головой, провожу рукой по волосам. Пусть я пока не могу понять, почему меня так сильно влечет к этой женщине. Но управлять моими эмоциями тоже не позволю. Ничего, перебесится, придет в себя и сама это все переживėт. Еще минуту осматриваю ее напряженную спину, потом разворачиваюсь, покидаю ее комнату, громко хлопнув дверью. Ни одна женщина, как бы она меня не влекла, не смеет ничего мне предъявлять. А она предъявляла, всем своим видом кричала и ревновала. В моих отношениях это не приемлемо. Не нравится — дверь открыта, я никого не держу.
Виктория
Эдуард как всегда до тошноты идеален. На его темно-синем костюме ни одной складочки и пылинки, кажется, воротником его белоснежной рубашки можно порезаться. И я только сейчас понимаю, что он словно ненастоящий. Слишком идеальный. Как я раньше этого не замечала? Мы сидим за большим столом друг напротив друга, между нами бумаги, бокалы и графин с чистой водой. По обе стороны от меня сидят мои адвокаты. Как оказалось, у меня их два. Ρовно столько же, сколько и у Эдуарда. За дубовой дверью кабинета стоит пара моих охранников, и ещё один в машине на улице. Мне кажется, я смотрю какой-то фильм от кинокомпании «Cоlumbia Picturеs» с собой и Эдуардом в главных ролях. Все нереально и происходит не со мной. Как ни странно, я не боюсь Эдуарда. Сложно бояться, когда тебя охраняют как высокопоставленную особу, а по обе руки сидят два самых лучших адвоката. Но я очень волновалась, настолько, что мне не хватало воздуха.
Глубоко вдыхаю, замечая, как мой муж скользит взглядом по глубокому вырезу моего пиджака. Ρовно туда, куда ложится длинная нить жемчужных бус, в ложбинку между грудей. Я не собиралась надевать пиджак без блузки и выставлять свою грудь на показ. Не смогла перебороть себя и подпустить к себе Андрея после блондинки, с которой он закрылся в своем кабинете. Я понимала, что мы друг другу ничего не должны и не давали обещаний и тем-более клятв в верности. У нас просто секс. Сделка. Но это чувство брезгливости, неприязни выше меня. Он касался ее и сразу после — меня. Я так не могла. Так же делал Эдуард. Почти все семь лет нашего брака. Трахал других, а после ложился в постель со мной. Меня не покидало чувство второсортности. Каждый ищет во мне только свою выгоду.
После того как Андрей, громко хлопнув дверью, покинул мою комнату, я больше не видела его. А проснувшись утром, обнаружила на своей кровати бежевую коробочку, внутри которой находилось длинная жемчужная нить. И записка, состоящая из четырех слов «Не смей надевать блузку!» читая ее, я буквально слышала его низкий, приказной тон, не терпящий отказов и неповиновения.
И вот, на мне костюм без блузки, и жемчуг, утопающий в моей груди. А Эдуард то и дело, смотрит на мою грудь, несмешливо скалясь. А мне хочется крикнуть ему, чтобы не смел смотреть на меня. А с другой стороны, в таком виде я чувствую себя увереннее, словно я уже победила. Интересно, Αндрей это предвидел? Что я буду смотреть на своего мужа, словно его нет, и никогда не существовало? Наверное, да.
— Итак, — начинает мой адвокат, и я немного напрягаюсь, хотя стараюсь этого не показывать. — Виктория Станиславовна требует развода, раздела совместно нажитого имущества. Повторяю, совместно нажитого. Это: три машины, две квартиры в городе. — Округляю глаза, про какие квартиры они говорят? Смотрю на уверенного в себе Эдуарда, отстукивающего пальцами по столу, которого ни грамма не смущает эта информация. — Компания, которой сейчас управляет Ваш клиент, не является совместно нажитым имуществом, а была передана Виктории Станиславовне ее погибшим отцом, — мой адвокат ещё долго ведет свою речь, четко излагая все мои требования и права, а я изучаю Эдуарда, который в данный момент будто вообще нас не слушает, что-то со скучающим видом изучая в своем телефоне. Хотя его Αдвокаты ведут себя точно так же, даже не смотрят в нашу сторону, то и дело что-то записывая у себя в блокнотах. Мой адвокат требует немедленного развода, обоснованного регулярными изменами моего мужа, раздела имущества, возвращения мне компании и счетов, оставленных мне, без права передачи третьим лицам. Предлагает решить вопрос по обоюдному согласию. Α у меня на языке так и вертится: «Перед кем Вы тут распинаетесь, они же даже не слушают Вас». Как только мой адвокат заканчивает свою речь, Эдуард поднимает на меня глаза, долго и пристально смотрит.
