— Не надо, Рита. Все нормально будет. Переживу.
— Полин, а если… — подруга не успевает договорить, потому что ее телефон взрывается громким звонком, который отдает у меня в голове болью. Подруга берет трубку, даже не посмотрев на дисплей.
— Да, Вадим, — вдруг произносит она, делая недовольное лицо. Мотаю головой, чтобы она не говорила, что я рядом, но подруга поступает по — своему. — Да, Вадим, Полина у нас. Да, я передам, — резко отвечает она и скидывает звонок.
— Рита! Зачем ты вообще с ним разговаривала? — возмущенно произношу я.
— Полина, он дома с Кириллом и ищет тебя.
— Как дома? Как с Кириллом? Я же сама должна была его забрать. Боже, там же у меня полный хаос, который Кириллу видеть нельзя, — соскакиваю с места и бегу в прихожую. — Рит, я надену твои кроссовки? — спрашиваю я, понимая, что вчера пришла сюда босиком.
— Да, конечно и куртку тоже. Там дождь, и ты болеешь. Поль, только не руби с горяча, — каким-то молящим голосом просит она. А я никак не пойму, чего она от меня хочет. Но мне некогда все это обсуждать, я киваю и спешно ухожу домой. Прохожу в свой двор, смотрю на машину Вадима, припаркованную возле дома, на обугленные останки моего вчерашнего безумия, посреди сада. Медленно подхожу к дому, прохожу внутрь и уже с порога чувствую присутствие Вадима, свежий аромат океана, который я всегда вдыхала и пьянела от его запаха. Медленно прошла на кухню на голос моего сына, который что-то рассказывал о собаке свекрови, и замерла на пороге. Вадим пьет кофе и как всегда ворует у сына творог, который тот ест. И вот тут из меня хлынули слезы. Потоком полились из глаз, словно вода. Смотрю на них через пелену слез и не могу пошевелиться. Он такой родной, такой безумно любимый, улыбается нашему мальчику, как всегда по утрам, но в то же время далекий. Ставший за одну ночь чужим и незнакомым. Еще недавно я засыпала и просыпалась рядом с ним будучи самой счастливой женщиной на свете. А сейчас все рухнуло. Разбилось к чертовой матери! Так и хочется ему крикнуть. Зачем ты это сделал?! Зачем ты убил НАС?! Я бы и рада быть полной дурой и принять его любое оправдание. Проглотить и поверить, жить дальше в сплошном обмане и собственных иллюзиях, только не получится. Я его ненавижу сейчас! И себя тоже! За то, что позвонила его шлюхе, и все это услышала. А потом меня накрывает злость, неконтролируемая ярость. Всю ночь он трахал другую, а с утра поехал за нашим сыном. Зачем он это сделал? Зачем привел Кирилла именно сейчас, когда мне хочется закатить истерику? Высказать ему все, задать вопросы! Как он мог быть настолько циничным?! Как мог лгать мне?! Хочется броситься на него и бить кулаками, хлестать по лицу и кричать от боли, спрашивая за что он так со мной. Но сейчас, когда рядом мой сын, я ничего этого не могу сделать. Я только могу смотреть на них, обливаясь слезами, захлебываясь внутренней, молчаливой истерикой.
— Мама, — первый замечает меня Кирюша. — Почему ты плачешь? — а я быстро утираю слезы и задерживаю дыхание, чтобы на время заглушить боль.
— Я не плачу. Я просто немного заболела и у меня слезятся глазки, — оправдываюсь я и резко прохожу на кухню, отворачиваясь от сына и мужа. Не могу встретиться глазами с Вадимом. Я пока не готова смотреть в его такие красивые, но лживые глаза. Глаза, в которых тонула и любила целовать морщинки вокруг них, когда он улыбался. Открываю ящики, нахожу шалфей, ромашку, вынимаю аптечку, ищу спрей от горла и таблетки от головной боли. Мне нужно срочно прийти в себя, чтобы найти силы уехать домой к родителям.
— Мама, у нас, что был пожар? — спрашивает меня сын, приводя в растерянность. Да, у нас был пожар! Вчера сгорела моя душа.
— Нет, сынок, — оборачиваюсь к Кириллу и все же мельком встречаюсь с тяжелым, темным, даже немного обеспокоенным взглядом мужа. — С чего ты взял?
— Там сгорели твои цветочки, — сын указывает на окно, за которым хорошо видно мое вчерашнее пепелище, где я пыталась похоронить прошлое.
— Они не сгорели. Это я вчера сожгла там старый хлам. А цветочки уже завяли, скоро зима. Весной мы посадим новые, — подхожу к сыну, сажусь рядом с ним на кухонный диванчик, обнимаю, зарываюсь в его темные, как у Вадика волосы. Целую в макушку, вдыхая любимый, сладкий детский запах, старательно игнорируя взгляд Вадима. — Хочешь, я приготовлю тебе твои любимые оладушки со сгущенкой?
— Нет, я наелся. Бабушка испекла пирог с яблоками и накормила нас с папой. Мы и тебе принесли. Попробуй, — сын указывает на контейнер на столе, который я только замечаю.
— Хорошо, я попробую попозже.
— Мам, а ты сильно заболела? Ты такая горячая, — спрашивает меня сын, трогая мои щеки и лоб, как всегда делаю я, когда он болеет.
— Нет, все нормально. Сейчас я выпью свое лекарство и все будет хорошо, — встаю с места, ставлю чайник и почти убегаю в гостиную, не выдерживая присутствия Вадима и его лживый, обеспокоенный взгляд. Раньше я была настолько сумасшедшей и повернутой на своем муже, что любила болеть. Мне нравилось, как он обо мне заботился. Он не позволял мне вставать с кровати, все время укутывал в плед, поил чаем и разными травяными настоями, даря много тепла и заботы. Иногда он заболевал сам, заражаясь от меня, но стойко переносил свои заболевания на ногах. Он никогда не был похож на других мужчин, которые собираются умирать от немного повышенной температуры. Я гнала его от себя или просила надеть маску, а он смеялся и все равно меня целовал, говоря, что любит во мне все, даже мои болезни. Выбегаю в гостиную, быстро закрываю ящики, которые вчера перевернула в поисках наших альбомов. Дышу глубоко, смотря в окно, чувствую, как в глазах плывет, то ли от температуры, то ли от внутренней душевной боли.
— Ну-ка, садись, я включу тебе твою любимую игру, — Вадим приносит сына в гостиную, усаживает его на диван и включает ему игровую приставку. Сын радуется, потому что я редко разрешаю ему в нее играть. Вадим вдруг резко подходит ко мне сзади и подхватывает на руки.
— Где это наша мама заболела? Надо ее лечить и отнести в кроватку, — говорит он, прижимая меня к себе. А мне хочется его оттолкнуть, но я не могу устраивать истерик при сыне. Цепляюсь за его плечи, чтобы не упасть, когда он несет меня наверх, глубоко вдыхаю, пытаясь уловить чужой запах, но ничего не чувствую из-за болезни. Впиваюсь в его плечи ногтями, пытаясь причинить боль, когда он заносит меня в спальню и, сжимая губы, рассматривает бардак, который я устроила вчера, разбрасывая его вещи.
— Все, отпусти меня! — повышаю голос, но горло болит ещё сильнее, и я просто отталкиваю Вадима.
— Ты вся горячая, тебе нужно лечь в постель, — невозмутимо произносит он, со спокойным лицом. А мне хочется расцарапать это лицо и стереть с него лживую маску. Любовь странная штука. Необъяснимая. Мы можем любить и в то же время дико ненавидеть. Кажется, мы сильнее всего ненавидим только тех, кого безумно любим.
— Позволь мне самой решать, что мне нужно, а что нет, — сквозь зубы произношу я, чтобы наш разговор не услышал сын. Мечусь по комнате, чувствуя легкое головокружение, но не могу остановиться.
