– Да уж… – пробормотала я, мысленно одёргивая себя: «Не восхищаться, не восхищаться!». Впрочем, впустую.
Он смотрел на меня и улыбался, словно за его спиной не вставали на ноги мои озверевшие однокурсники.
– Пожалуй, вам лучше идти, – сказала я. – И мне надо, на лекции… Идите, чтобы вас не отчислили!
Я бросилась бежать в противоположную сторону – к лестнице, ничего не соображая от смятения. Спрятавшись от всех в закутке, я кривилась от летящего сверху сигаретного запаха, и судорожно размышляла: как я забыла, что могу встретить Ира в университете? Может, попросить Славика сказать, что меня похитили, и я ещё не пришла в себя?! Чтобы подождал? А вдруг он уедет скоро, и я не увижу его больше? От этой мысли стало прямо физически больно. В животе. Я прижалась к холодной стене и принялась дышать: вдох-выдох, вдох-выдох…
– Ань! Исаева! – крикнул Плиман у лестницы.
Я вжалась в холодную панель.
Почему бы им всем не оставить меня в покое? Хорошо, что меня встретят после лекций. Хоть об этом думать не надо… Мне просто нужно разобраться в себе, в собственной памяти, в этом странном горячем кольце. Постепенно сердце начало успокаиваться, боль в животе растворилась в дыхании. Голоса Плимана и Гоглиашвили затихли. Кажется, и другие студенты разбрелись по парам. Малодушно хотелось сбежать из универа. Я вынырнула из своего убежища, о котором мы со Светиком пронюхали, когда перед экзаменом под юбку прятали шпоры. Тишина. Никого. Слава богу! Я сделала пару шагов по начищенному паркету и увидела Иррандо. Вид у него был виноватый.
– Аня, прростите, что заставил вас волноваться. Если хотите, я сразу уйду. Я лишь хотел извиниться.
Пахло воском и стружкой, в желудке уныло скрёбся голод. Кто знает, вдруг меня снова похитят, или он уедет в свою Венесуэлу. А я ничегошеньки об этой стране не знаю… Аграрное право подождёт.
– Не уходите, – сказала я. – Но прошу вас больше не драться. Вас попросту отчислят, и будет обидно.
– Простите, не сдержался. Быть оскорбленным при вас этими низкими людьми оказалось выше моих сил. Они действительно не стоят внимания.
– Вы говорите, как принц, – улыбнулась я. – Наверное, получили хорошее воспитание.
– Да, не могу жаловаться, – он склонил голову. – Я вас задерживаю, Аня?
– На лекцию я всё равно опоздала, пойдёмте в кафе?
– С большим удовольствием.
В студенческой столовой звенела тишина и кастрюли на кухне… Я набрала полный поднос еды. Иррандо повторил за мной, чем вызвал у меня улыбку. Полусонная кассирша рассчитала нас, и мы сели за столик у окна в самом конце зала.
– Отчего вы не на паре, Иррандо? – спросила я, погружая ложку в грибной суп и поднимая глаза на иностранца.
– Я думал о вас.
Суп был вкусным, но в глотку не лез. Я взяла пирожок с повидлом, положила на него розовый листик маринованного имбиря и откусила. Необычно. Вкусно. Поперчила…
Ир смотрел на меня с такой нежностью, что я чуть не подавилась. Улыбнулся.
– Моя мама тоже так ела, когда носила под сердцем младшего брата. Смешение вкусов.
Я отложила пирожок на тарелку. Нет, так нельзя! Выдохнув, решилась:
– Ираклий…
– Иррандо, – поправил он.
– Хорошо. Иррандо, я должна вам сказать что-то очень важное и для вас не совсем приятное. Дело в том, что я…
Он прижал палец к губам и покачал головой.
– Не нужно. Вы бледны, Аня, отдохните, покушайте. Как-нибудь потом.
– Знаете, когда в кино герои говорят «как-нибудь потом», это «потом» обычно бывает слишком поздно…
– Я видел кино, – бархатно сказал Ир. – Красиво, но это сказка. Выдумка. Посмотрите, какое солнце за окном, какие красивые на газоне красные цветы, какое прекрасное место вокруг нас! Чистое, новое. И ваш замечательный обед, – он показал на моё вкусовое извращение. – Сейчас много хорошего. Не надо позволять выдумке портить его. Даже если хорошее нам дано всего на мгновение…
Я вздохнула: портить момент и правда не хотелось. А Ир к тому же мудр! Не в пример мне.
– Возможно, вы правы, Иррандо. Но потом я обязательно вам скажу. Как только пойдёт дождь, и на улице будет противная слякоть. И ветер. И гром с молниями за шиворот. Я всё расскажу. Тогда вы меня не уговорите.
– Договорились, – мягко сказал он и осторожно накрыл мою кисть ладонью. – Я вас непременно выслушаю. И сам вам тоже расскажу кое-что, ладно?
– Ладно, – прошептала я, не видя ничего на свете, кроме его карих глаз перед собой, лучащихся нежностью и загадкой. Я чувствовала, что лечу в них и не хочу возвращаться. Пусть я ворую неположенное мне счастье, и это волнение до дрожи, и эту горячую негу в животе. Хотя бы две секундочки я побуду ещё здесь, в сказке, – мысленно умоляла я рациональную, протестующую себя.
И вдруг он потянулся вперёд, через стол. И поцеловал меня…
Глава 12
У нас было четыре часа до окончания лекций. Волшебные, прекрасные четыре часа свободы! И я не променяла их на знания, разум не победил, победило сердце! Держась за руки, как два сумасшедших подростка, мы сбежали из толстых университетских стен по широкой, бежевой лестнице с двумя красными полосами по краям, стуча подошвами по сверкающему мрамору холла, и вырвались на воздух. К весёлым головкам одуванчиков, к берёзам, приветствующим нас нежными листиками и серёжками, к набухшим перед цветением гроздьям сирени вдоль дорожек. К свежести трав, пахнущих новой жизнью. Люди ходили мимо, а нам казалось, что мы – в лесу, где больше никого… Только эти прикосновения, эти губы к губам, этот горячий трепет. И нежность… Её было столько в груди и во взгляде, в переплетении пальцев и в объятиях тёплых рук, что, казалось, будто мы сияем ею, излучаем, как радиацию со знаком плюс. И потому, наверное, прохожие, попадающие в зону действия нашей нежности, улыбались нам, как родным и любимым, вдруг начинали напевать себе что-то под нос или звонили своим: «Ты как?…»
Счастье! Моё счастье оказывается, пряталось в его карих глазах! Как я жила без него всю свою жизнь? Периодически останавливаясь, чтобы припасть друг к другу, и с трудом отрываясь, мы добрели до Москва-реки, склон перед которой был усеян студентами, как грибами после дождя. Кто-то читал, кто-то целовался, кто-то болтал, растянувшись на травке и уставившись в голубое небо, подёрнутое белой пеной облаков.
Мы шли неторопливо. У пляжа малыши, убегая от мам, семенили пяточками по дорожкам, по травке, как яркие, умилительные, непоседливые жуки! Я вспомнила о своём. Сердце сжалось. Глянула на Иррандо: хватит ли у него любви не только на меня, а на двоих?
– Я всё-таки скажу, – тихо начала я.
– Какие они чудные, да? Особенно вон тот, в синих штанишках, – улыбнулся Иррандо, – любопытный бутуз!
– Да… – выдохнула я, радуясь: он любит детей!
