Всего мгновение ушло на размышление. Короткий взгляд на Еву, молчаливый вопрос в ее глазах, который не получит ответа. Просто я попрошу жену посидеть в машине, пока буду у матери, но не приехать в пансионат я не имею права.
– Скоро буду. Ждите.
– И мороженое, – не забыл напомнить доктор, хотя про вишневый пломбир я буду помнить даже на том свете.
– Я все привезу, – хмуро ответил и отключился.
Тотчас в мои мысли ворвалась Ева.
– Что-то случилось? У тебя такой вид…
– Ничего, – произнес как можно спокойнее. – Просто нужно срочно съездить в одно место.
– С тобой можно?
Кивнул, но тут же уточнил:
– Посидишь немного в машине. Тебе там все равно будет не интересно.
Взгляд жены на мгновение стал растерянным, она ведь не глупая, видит, что я увиливаю, вот только говорить ей правду сейчас все равно не стоит. Встречи с матерью и для меня никогда не были легкими, а для нее… В общем, это не для слабонервных.
Путь до пансионата занял преступно мало времени, хоть я и старался не гнать машину, но все равно выжимал скорость. Опять боялся не успеть, как и десятки раз до этого. Я как всегда надеялся встретить по приезду Катерину Павловну, но умом понимал, что ждет меня, скорее всего, Катюша. А может, и не ждет…
Затормозив у ворот элитной лечебницы, я попросил Еву посидеть в машине. Наверное, я слишком спешил, от этого выражение девушки стало еще более рассеянным. На пару минут я заглянул в небольшой магазинчик рядом. Местная продавщица уже давно знала меня в лицо, хоть я и не часто здесь появлялся.
– Ой, а вишневого сегодня не завезли, но есть шоколадный пломбир, – с порога воскликнула она, а я почувствовал укол совести, потому что мог бы купить где-нибудь в городе, но, спеша сюда, понадеялся на авось.
– Хорошо, давайте, – бросил на прилавок несколько купюр и, не дожидаясь сдачи, выскочил за дверь.
Я торопился, а заодно по пути набирал номер Орлова.
– Я на месте. Куда мне подойти? В палату или …
– Она в парке, – перебил доктор, – гуляет с медсестрой. Погода ведь сегодня замечательная.
– Спасибо, – поблагодарил я и сбросил вызов, спеша по асфальтовым дорожкам больничного городка.
Здесь был разбит прекрасный парк, как и положено в особо дорогом и элитном месте – сосновые деревья, свежайший воздух и идеально выметенные тропинки с ровными плитками, по которым удобно катать коляски.
Медсестру и мать увидел издалека, они не торопясь двигались впереди по аллее, и мне пришлось бежать, чтобы догнать их. Мороженое неприятно холодило руку, а в груди сердце уже давно превратилось в камень, чтобы не обливаться кровью, когда увижу маму.
Она сидела в инвалидной коляске, расслабленно привалившись на спинку, смотрела куда-то вдаль. Бездумно, безэмоционально. Когда-то голубые глаза стали практически прозрачными от старости, и там совершенно не было даже тени прежней Катерины Павловны. Умнейшей интеллигентной женщины, которая сделала для меня так много. Медсестра что-то ей рассказывала и в ответ получала лишь вялые отдельные слова.
Приблизившись, я расслышал слова сказки. “Репка”.
– Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку… Катюша, тебе нравится сказка?
– Угу… – не очень членораздельно ответила мать, а я опять не мог справиться с этим дурацким ощущением дрожи в собственных пальцах.
Слишком сложно и невыносимо. Для меня, для взрослого мужика смотреть на такую мать, вот только должен…
Я обогнул коляску спереди. Приметившая меня медсестра остановилась заранее.
– П-привет, Катюша, – приседая на корточки напротив мамы, произнес я, и голос дрогнул. – Как твои дела? Давно не виделись.
Каждый вопрос и моя натянутая улыбка давались очень тяжело, вот только по-другому нельзя. Иначе испугается.
– Дяденька, а вы кто? – Матери слова тоже давались непросто, только ей – абсолютно по другой причине. Болезнь, страшная и беспощадная. Альцгеймер, одна из последних стадий.
– Я Руслан, разве ты забыла? Вот, принес тебе мороженое.
Ну разумеется, она забыла. Я задавал идиотские вопросы, на которые знал ответы, потому что моя мать не помнила фактически ничего, большинство времени абстрактно существуя в реальности, но иногда становясь Катюшей. Она считала себя девочкой шести лет, часто звала свою маму и отца, не помнила ни меня, ни мужа, зато очень любила вишневое мороженое. У нее в палате не стояли зеркала, чтобы не травмировать лишний раз, если она увидит свое постаревшее отражение. Мать не ходила самостоятельно, не ела, не пила, и за ней круглосуточно была закреплена медсестра.
Катюша совершенно по-детски прищурилась, подозрительно глядя на меня, и выдала:
– Мама запрещает брать сладости у чужих дядь.
– Даже если это шоколадный пломбир? – я вытянул вперед руку, показывая лакомство, а у самого пальцы дрожали.
Катюша сомневалась всего мгновение. Любовь к сладкому победила чувство безопасности и наставления матери.
– Шоколадный? – переспросила она. – А вишневого нет?
Покачал головой и принялся снимать фольгу с пломбира. Выходило плохо, собственно, как и каждый раз до этого. Не удавалось подцепить край обертки, а когда получилось, поднес мороженое к ее рту, чтобы кормить из рук.
Все же это очень тяжело… ощущать себя слабым перед тем, что никогда не сможешь побороть и с чем можно только смириться. Поэтому я и не хотел говорить Еве правду, не желал, чтобы она, так же как и я, пропускала все это через себя.
– Сегодня холодно, – напомнила медсестра, о которой я уже успел позабыть. – Не стоит злоупотреблять мороженым.
Я поднял на нее тяжелый взгляд. Хоть она и права, но могла бы и помолчать пару минут, но ответить ей не успел, боковым зрением ухватил красное чужеродное пятно метрах в ста от нас.
Рывком повернув туда голову, увидел Еву в ярко-алом пальто. Она стояла в начале парковой дорожки, неотрывно смотрела на меня, а из рук летели ярко-золотые кленовые листья, которые она так и везла в ладонях все дорогу из предыдущего парка.
* * *
Демина Ева
Сидеть в машине было скучно и душно. До такой степени душно, что я открыла все окна, но все равно понимала: этого мало.
В итоге вытащила ключи из зажигания, зачем-то захватила кленовый букет и вышла из машины на улицу, хотя бы для того, чтобы просто походить вокруг и дышать полной грудью.
Сразу стало немного легче, даже в голове мысли прояснились и вернулись переживания за Руслана. После странного звонка он был сам не свой, сорвался ехать сюда, гнал машину и ничего мне не объяснял.
Я видела на его лице тайну, которую он не хотел раскрывать, но и настаивать, спрашивая, тоже не желала. Где-то на подкорке ощущалось, что это нечто болезненное, такое, о чем он должен рассказать сам.
