Потом меня посетила воистину ужасная мысль.
— Наши новые отношения могут слегка сбить с толку наших сестер, — сказала я.
По выражению лица Толливера было ясно, что такое не приходило ему в голову.
— Да, — ответил он. — Знаешь… Насчет этого ты права. Мариелла и Грейси… О господи! Иона.
Наша тетя Иона… Ну, строго говоря, моя тетя Иона получила опекунство над нашими сводными сестрами, которые были намного младше нас. Иона и ее муж растили девочек так, чтобы их жизнь как можно больше отличалась от той жизни, что они вели, пока жили с родителями. В некотором роде это было абсолютно правильно. Куда лучше, если тебя воспитывают как христианку-фундаменталистку, чем как ребенка, не знающего, что такое настоящая еда, ребенка, зависящего от милосердия любого отребья, которое родители приводили в наш трейлер. Потому что именно так росла я в подростковые годы. Мариелла и Грейси были чистенькими, хорошо одетыми и накормленными. У них был надежный дом, куда они каждый день возвращались, и они следовали определенным правилам. Все это было отлично, и если юный возраст заставлял их время от времени бунтовать против такой системы, что ж, так тому и быть. Мы пытались перекинуть мостик к девочкам, но то была непростая задача.
О том, как среагирует Иона на наши новые отношения с Толливером, трудно было даже представить.
— Что ж, я думаю, мы пересечем этот мост, когда подойдем к нему, — сказала я.
— Мы не будем ничего скрывать, — с неожиданной твердостью произнес Толливер. — Я не собираюсь даже пытаться.
Его заявление прозвучало очень обнадеживающе, обещая постоянство. В своих чувствах я не сомневалась, но всегда приятно знать, что твой партнер чувствует то же самое.
— Ничего не скрываем, — облегченно вздохнула я.
Мы пообедали бутербродами с арахисовым маслом.
— Жена Теда, наверное, готовит на дровяной плите здоровый обед из четырех блюд, — сказала я.
— Эй, ты почти всегда ешь здоровую пищу.
Пока мы оставались в Доравилле, мне редко удавалось поесть так, как я привыкла, — то по одной причине, то по другой. Я должна поскорее возобновить свои обычные трапезы. С такими проблемами со здоровьем, какие имелись у меня, следовало придерживаться здоровых привычек.
— Как твоя нога? — поинтересовался Толливер.
Наши мысли двигались схожим путем.
— Отлично, — ответила я, выпрямляя правую ногу и растирая мышцы. — Но я не занималась пробежками уже несколько дней.
— Когда с тебя должны снять гипс?
— Через пять недель, сказал доктор. Мы должны попытаться к тому времени оказаться в Сент-Луисе, чтобы я могла провериться у нашего врача.
— Отлично.
Толливер улыбнулся так широко, что я поняла: он думает о нескольких вещах, которые станут много легче, когда моя рука будет здоровой.
— Эй, иди сюда, — позвал он.
Он сидел на полу перед огнем, прислонившись к креслу. Толливер похлопал по полу между своих ног, и я опустилась, привалившись к нему. Он обхватил меня руками.
— Не верится, что теперь я могу это сделать, — сказал он.
Если бы мое сердце умело вилять хвостом, оно бы завиляло.
— Я могу прикасаться к тебе. Могу прикасаться столько, сколько захочу. Я не должен каждый раз осторожничать.
— Ты действительно осторожничал?
— Я думал, что могу тебя отпугнуть.
— И я думала так же.
— Мы идиоты.
— Да, но теперь у нас все в порядке.
Довольные, мы сидели на полу до тех пор, пока Толливер не сказал, что у него затекла нога. Мы поняли: если мы вообще собираемся добраться до города, пора отправляться в путь.
Глава десятая
Несколько раз за время дороги в город я почти жалела, что включила мобильник и получила послание Манфреда. Еще никогда я так не боялась во время поездок на машине. Толливер справился, но произнес все до единого плохие слова, какие имелись в его словаре, и несколько из них я даже не поняла.
Во время нашего путешествия мы встретили другую машину, набитую мальчиками-подростками — все они явно родились со склонностью к самоубийству.
Едва подумав об этом, я вспомнила мальчиков в замерзшей земле и пожалела о своей мысли.
На больничной парковке было очень мало машин тех, кто приехал в больницу с визитом. Снег покрывал мокрый двор вокруг маленького здания. Это было почти красиво.
Когда мы вошли, регистраторши не было на месте, поэтому мы бродили до тех пор, пока не нашли пост медсестры. Там мы спросили о Ксильде Бернардо.
— А, дама-медиум, — протянула сестра.
Похоже, Ксильда произвела на нее впечатление, пусть небольшое.
— Она в отделении интенсивной терапии. Ее внук — если вы хотите его видеть — там, в комнате для посетителей.
Она объяснила нам, куда идти, и мы нашли Манфреда — он сидел, опустив голову на руки. Это была одна из тех комнат, которая представляет собой просто маленький закуток, где вдоль стен стоят стулья, а на столиках разбросаны журналы и расставлены чашки с кофе. Похоже, этим утром здесь не убирались. Это плохо.
— Манфред, расскажи, что случилось с Ксильдой, — попросила я.
Он поднял голову, и мы увидели его покрасневшие глаза. Лицо было в полосах засохших слез.
— Я не понимаю, — начал он. — Ей ведь уже было лучше. Прошлой ночью она сильно ослабела, но этим утром ей стало лучше. Пришел доктор, чтобы ее осмотреть. Пришел священник и молился с нами. Они собирались перевести ее в обычную палату. А потом она просто… Я только на минутку вышел — просто чтобы выпить кофе и поговорить по телефону, — а когда вернулся, она была в коме.
— Мне так жаль, — произнесла я.
Я вряд ли могла сказать такое, что улучшило бы ситуацию.
— А что говорит доктор? — спросил Толливер.
Сев рядом с Манфредом, я положила руку ему на плечо.
Толливер сел сбоку от нас и наклонился вперед, поставив локти на колени. Я посмотрела ему в лицо, такое серьезное, такое сосредоточенное, и почувствовала волну любви, которая почти сбила меня с ног. Мне пришлось сконцентрироваться, чтобы вернуть свои мысли к несчастьям Манфреда и Ксильды.
— Это тот же самый доктор, который осматривал тебя, Харпер, — сказал Манфред. — Парень с седыми волосами. Похоже, хороший врач. По его словам, он не думает, что бабушка очнется. Он не знает, чем вызван такой поворот в ее состоянии, но говорит, что это его не удивляет. Все это… все случившееся достаточно неопределенно. Никто не говорит мне, что именно с ней произошло. Я думал, медицина сейчас способна на большее.
— Ты позвонил остальным ее родственникам?
