В своем неистовом выступлении Веддербурн сделал несколько важных замечаний. Высмеивая утверждение Франклина, будто желание Хатчинсона сохранить письма в тайне означало признание, что ему есть что скрывать, прокурор резонно заметил: Франклин сам в течение почти года скрывал, что замешан в этом деле. «Он молчал до тех пор, пока едва не стал причиной убийства» невиновного человека, утверждал Веддербурн, имея в виду дуэль в Гайд-парке. Стуча кулаком по столу, который (согласно Джереми Бентаму) «стал скрипеть под тяжестью оскорблений и угроз», Веддербурн обвинял Франклина в желании стать губернатором.
Присутствующие потешались и злорадствовали, но на лице Франклина не отражалось никаких эмоций. Он стоял у стены в своем простом костюме, сшитом из синего манчестерского бархата. Эдвард Бэнкрофт, один из друзей Франклина (позднее шпионивший за ним в Париже), описывал его поведение так: «Доктор, одетый в костюм из крапчатого манчестерского бархата, стоял прямо, сохраняя полную неподвижность. Мускулы его лица были не напряжены, что придавало его облику мягкое, спокойное выражение, которое он сохранял без видимого труда».
В конце речи Веддербурн предложил считать Франклина свидетелем и заявил: «Я готов допросить его». В официальном протоколе заседания было записано: «Доктор Франклин сохранял молчание, но через своего адвоката заявил, что не желает быть допрошенным». Молчание стало самым эффективным оружием: оно придавало ему мудрый, благородный и спокойный вид. В данном случае позволило ему выглядеть более сильным, чем его могущественные противники, и выражать скорее презрение и снисходительность, чем раскаяние и смирение
[335].
Тайный совет, как и ожидалось, отверг петицию Ассамблеи Массачусетса, направленную против Хатчинсона, назвав ее «беспочвенной, мелочной и скандальной». На следующий день Франклин был письменно информирован о том, что его старый друг лорд Ле Деспенсер «счел необходимым» уволить его с должности почтмейстера в Америке. Франклин пришел в ярость: он всегда гордился тем, что сделал почтовую систему в колониях эффективной и прибыльной, и немедленно написал короткое письмо Уильяму, предлагая ему оставить губернаторский пост и стать фермером. «Это более честное и достойное занятие, потому что более независимое». Своей сестре Джейн он написал в более задумчивом тоне: «Я лишился своей должности. Но не беспокойся из-за этого. Мы с тобой почти закончили наше жизненное путешествие, нам осталось пройти недлинный путь до дома, и в нашем кармане достаточно денег, чтобы заплатить за билеты в почтовой карете»
[336].
В один из ближайших дней после слушаний в Кокпите Франклин, опасаясь ареста или конфискации документов, незаметно покинул дом на Крейвен-стрит и спустился на берег Темзы. Там он погрузил в лодку чемодан с документами и направился вверх по течению в дом своего друга в Челси, где и провел несколько дней. Когда опасность миновала, вернулся на Крейвен-стрит и вновь стал принимать гостей. «Я обнаружил, что не потерял ни одного друга, — отмечал он. — Все продолжали регулярно посещать меня, демонстрируя дружеские чувства и неизменное уважение». По просьбе близких он составил длинный и подробный отчет о деле Хатчинсона, но не опубликовал его, отметив: «такие достойные порицания дела я обхожу молчанием»
[337].
Однако Франклин продолжил выпускать анонимные памфлеты. Пойдя на поводу вполне понятного в данных обстоятельствах желания похвастаться (нетипичного для него), он опубликовал полуанонимную статью (подписанную Homo Trium Literarum, то есть «Человек писем» — по оскорбительному прозвищу, данному Веддербурном), в которой утверждал, что «почитатели доктора Франклина в Англии возмущены тем, что мистер Веддербурн назвал его вором». Он указывал, что французы в предисловии к его научным трудам, только что вышедшим из печати, также назвали его вором, «укравшим с небес священный огонь, который он приручил». В анонимном описании слушаний в Кокпите, опубликованном в одной бостонской газете, он говорил сам о себе: «Доктор поступил с этими письмами благородно, его намерение отослать их было достойным: ослабить раскол между Британией и колониями»
[338].
Сатира и сарказм Франклина стали как никогда острыми. В эссе, написанном после того, как генерал Гейдж был направлен в Массачусетс, чтобы сменить Хатчинсона на посту губернатора, он предложил Британии «без промедления ввести в Северной Америке полностью военное правление». Это «настолько бы устрашило американцев», что они с радостью стали бы платить налоги. «Когда из колонистов вытянут последние гроши, — добавлял он, — их следует продать тому, кто согласится больше заплатить». Например, Испании или Франции. В другой статье он предлагал генералу Гейджу политику, исключающую в дальнейшем возможность любых мятежей в Америке: «кастрировать всех лиц мужского пола». Таких «зачинщиков», как Джон Хенкок и Сэм Адамс, следовало «обрить наголо». Одна из побочных выгод, добавлял он, в том, что это принесет пользу оперному театру и сократит число людей, эмигрирующих из Британии в Америку
[339].
И вновь встал вопрос: почему бы наконец не отправиться домой? Его жена была при смерти, сам он стал политическим изгоем. Как было уже не раз, решил, что уедет. Как только уладит дела с Министерством почт, сказал друзьям; к маю, пообещал Ричарду Бейчу. И вновь не уехал. Остаток 1774 года провел в Англии, ничем особо не занимаясь, не выполняя никаких официальных поручений, не встречаясь с министрами. Даже король нашел это странным.
«Где доктор Франклин?» — спросил в то лето Его Величество лорда Дартмута.
«Я думаю, сэр, он в городе. Он собирался в Америку, но я полагаю, он еще здесь».
«Я слышал, — сказал король, — он собирался в Швейцарию».
«Я знаю, — ответил лорд Дартмут, — что ходили такие слухи».
В действительности же Франклин оставался на Крейвен-стрит, редко выезжая из дома и принимая в основном только близких друзей. Как он написал сестре в сентябре, «я не видел никого из министров с января и не имел никаких контактов с ними»
[340].
Разрыв с Уильямом
Назревающее столкновение между Британией и Америкой неизбежно предвещало и личное столкновение между Франклином и его сыном-лоялистом. Озабоченный перспективой первого конфликта, Франклин оставался безразличным к возможности второго.
