Со своей стороны Уильям прилагал отчаянные усилия, чтобы удерживать равновесие между обязанностями сына и обязанностями королевского губернатора Нью-Джерси. В письмах к отцу, написанных после сражения в Кокпите, он надеялся завоевать его благосклонность, льстя ему, заверяя в своей преданности и склоняя к возвращению домой. «Ваша популярность в этой стране, какой бы она ни была по другую сторону океана, намного больше, чем когда-либо прежде, — писал Уильям в мае. — По прибытии сюда вы можете рассчитывать на получение знаков самого высокого уважение и любви». Однако он дал ясно понять: несмотря ни на какие советы отца он не имеет намерения покидать пост.
В борьбу оказался втянут издатель Уильям Страхан, один из ближайших друзей Франклина в Англии, ставший позднее доверенным лицом и его сына. Он убеждал Уильяма быть хозяином самому себе, твердо придерживаться лоялистских убеждений и давать министрам понять, что не позволит воззрениям отца влиять на его преданность правительству, которому он служит.
Уильям прислушался. Написав заботливое письмо отцу, вскоре после этого направил письмо лорду Дартмуту, министру по делам колоний. «Его Величество может быть уверено, что я сделаю все, что в моей власти, для сохранения спокойствия в провинции», — обещал он. Затем многозначительно добавил: «Никакие личные отношения или связи никогда не заставят меня отказаться от исполнения обязанностей, налагаемых на меня моей должностью». Это следовало понимать так: его лояльность к отцу не скажется на его лояльности к Британии. Лорд Дартмут немедленно отреагировал своими собственными заверениями: «Я погрешил бы против моего собственного отношения к вашей личности и вашему поведению, если бы предположил, что вы могли бы руководствоваться какими-то соображениями, способными заставить вас забыть о вашем долге королю».
Уильям пошел дальше простых заверений в лояльности. Он начал осуществлять то, что сам назвал «секретной и конфиденциальной перепиской» с лордом Дартмутом, в которой содержалась информация о настроениях американцев. Во всех колониях растет готовность оказать помощь Массачусетсу, предупреждал он в ответ на решение Британии блокировать порт Бостона. В сентябре в Филадельфии предполагалось провести съезд делегатов колоний, получивший впоследствии название Первого Континентального конгресса. Уильям дал ясно понять, на чьей он стороне. Предполагаемый съезд, заявлял он, «абсурден, если не антиконституционен». Далее следовали сомнения в его способности вызвать массовый бойкот британских товаров
[341].
Его отец имел другое мнение обо всем. Он настаивал на проведении Континентального конгресса уже более года и был уверен: конгресс должен будет призвать к бойкоту и обязательно это сделает. В этом случае, с радостью написал он Уильяму, «нынешний кабинет министров наверняка уйдет в отставку». Он также пожурил Уильяма за то, что тот так цепляется за губернаторство, и, как обычно, рассмотрел этот вопрос с финансовой и политической точек зрения. Оставаясь зависимым от жалованья губернатора, утверждал Франклин, он никогда не сможет расплатиться с долгами своему отцу. Кроме того, изменение политического климата означало, что «ты окажешься в неблагоприятной ситуации и, возможно, вскоре захочешь уйти в отставку сам». Это письмо было подписано просто: Б. Франклин
[342].
Даже зная о том, что его письма вскрываются и прочитываются британскими властями, Франклин настойчиво побуждал своих американских сторонников занимать твердую позицию. Континентальный конгресс, писал он, должен проголосовать «за немедленное полное прекращение торговли с этой страной, как импорта, так и экспорта… до тех пор, пока вы не получите компенсации». На карту было поставлено немало: «смогут ли американцы и их будущие бесчисленные поколения пользоваться общечеловеческими правами или они будут жить хуже восточных рабов».
В те дни, когда на доставку корреспонденции за океан требовалось два месяца, многие письма вполне могли разминуться в пути. Уильям продолжал убеждать отца в том, что Континентальный конгресс — плохая затея. «Никто не хочет предвидеть последствия, к которым все это может привести». Вместо этого бостонцам следовало бы возместить ущерб за испорченный чай, и тогда «через несколько месяцев их порт был бы разблокирован».
Несколькими месяцами ранее Франклин действительно высказывал подобные мысли — для бостонцев-де благоразумнее всего расплатиться за устроенное ими «чаепитие». «Такой шаг устранил бы многие предубеждения, которые имеются сейчас в отношении нас», — писал он Кашингу в марте. Однако лекция на эту тему, прочитанная сыном, привела его в ярость, и в сентябре он написал сокрушительный ответ, опровергая Уильяма пункт за пунктом. Британия незаконно «выкачала многие тысячи фунтов» из колоний. «Из этих денег она и должна возместить ущерб». Этот аргумент заканчивался прямым выпадом против Уильяма: «Но ты, придворный до мозга костей, смотришь на все глазами правительства».
В октябре Франклин написал сыну еще одно письмо, в котором повторил прежние аргументы, а затем переключился на личные отношения: многозначительно отметил, что сын не возвращает ему долги за несколько лет и вряд ли будет способен их вернуть, если останется на должности королевского губернатора
[343].
Какое-то время не приходило никакого ответа. Затем, накануне Рождества 1774 года, Уильям прислал отцу письмо, полное горя и страдания. Дебора умерла. Франклина не было рядом с ней.
«Я прибыл сюда в прошлый вторник, чтобы присутствовать на похоронах моей бедной старой матери, которая умерла в понедельник», — написал он, имея в виду свою мачеху. Покорная и страдающая жена Франклина медленно чахла после удара, случившегося с нею пять лет тому назад. «Я чувствую, как теряю силы», — писала она в 1772 году. Бóльшую часть 1774 года она была слишком слаба, чтобы вообще что-то писать. Очевидно, что Франклин продолжал посылать ей короткие весточки, выдержанные то в отеческом, то в деловом тоне. В них содержались жизнерадостные сообщения о состоянии его здоровья, поздравления от семьи Стивенсонов и укоры за редкие письма к нему.
«На похоронах было очень много народа», — продолжал Уильям. Со всей очевидностью желая заставить отца почувствовать вину, он описал свой последний визит к Деборе в минувшем октябре: «Она сказала мне, что уже никогда тебя не увидит, если ты не приедешь этой зимой, так как была уверена, что не доживет до следующего лета. Я искренне желал, чтобы ты приехал осенью. Полагаю, что разочарование сильно угнетало ее дух».
