Большинство обид Адамса было вызвано ощущением, что он постоянно оказывается в тени старшего коллеги. Франклин имел здесь «монополию на доброе имя и злоупотреблял ею до неприличия», — жаловался Адамс своему другу через несколько месяцев после прибытия в Париж. Но читая его неласковые высказывания в адрес Франклина, следует помнить, что время от времени он награждал нехорошими эпитетами всех, с кем встречался. (Например, однажды он назвал Джорджа Вашингтона болваном.) Несмотря на личные трения, Адамс и Франклин были прочно связаны присущими им обоим чувствами патриотизма и горячей приверженности делу независимости Америки.
Франклин укрыл Адамса под своим крылом в Пасси, записал десятилетнего Джона Куинси Адамса в тот же пансион, в котором учился Бенни Бейч, и стал приглашать коллегу на все светские и культурные мероприятия, которые посещал. В том числе и на знаменитую встречу с Вольтером в стенах академии. В первый же день пребывания Адамса в Пасси Франклин взял его на обед в дом бывшего министра финансов Жака Тюрго, а в последующие дни часто возил в салоны светских дам, обольстительные манеры которых приводили в восторг его самого и ужасали Адамса.
Еще более отвратительным казался пуританину Адамсу стиль жизни и работы Франклина. Его беспокоила мысль о том, какой будет цена их роскошного проживания в Пасси, но особенно он встревожился, когда узнал: амбициозный Шомон не берет с них арендной платы. Вскоре после своего прибытия Адамс написал в дневнике, как трудно заставить Франклина сосредоточиться на работе:
Я обнаружил, что обязанности нашей комиссии никогда не будут выполняться, если их не буду выполнять я. <…> Жизнь доктора Франклина полна непрерывных легкомысленных развлечений. Он поздно завтракает, и сразу после завтрака к нему прибывает множество посетителей в экипажах. Философы, академики, экономисты; кое-кто из немногочисленного клана скромных друзей, подвизающихся на литературном поприще, которых он нанял переводить какие-то свои старые сочинения, такие как Bonhomme Richard, и для чего, как я знаю, привлекается Полли Бейкер и другие; но гораздо бóльшую часть посетителей составляют дамы и дети, приезжающие удостоиться чести увидеть великого Франклина и иметь удовольствие рассказывать затем истории о его простоте и о его лысине… Каждый день его приглашают на обеды, и он никогда не отказывается, если только мы уже не пригласили какую-то компанию пообедать с нами. Он всегда звал меня с собой, так что мне приходилось посылать извинения, ссылаясь на то, что мне необходимо время для изучения французского языка и выполнения задач нашей миссии. Мистер Франклин всегда держит в кармане книжечку, в которую записывает все приглашения на обед, и мистер Ли утверждает, что это единственное, в чем он проявляет пунктуальность. <…> В таких приятных и важных занятиях и развлечениях проходит день и вечер, и он возвращается домой между девятью и двенадцатью вечера
[439].
Один из французских друзей Франклина отзывался о его рабочих привычках более позитивно: «Он был готов есть, спать и работать всякий раз, когда считал это уместным, то есть соответствующим его потребностям, так что никогда еще не было более неспешного человека, хотя он, безусловно, выполнял огромное количество работы». Эти два описания стиля поведения Франклина не просто отражают разные взгляды на него самого, но и разные взгляды на работу. Франклин всегда был трудолюбивым и в Америке верил в необходимость придавать себе вид трудолюбивого человека. Но во Франции, где видимость удовольствия считалась более ценной, Франклин сумел усвоить соответствующий стиль поведения. Как отмечает Клод Анн Лопес: «В колониальной Америке считалось порочным выглядеть праздным, во Франции считалось вульгарным выглядеть занятым»
[440].
Как-то один француз спросил Адамса, не удивительно ли, что Франклин никогда не посещает церковных служб. «Нет, — со смехом ответил Адамс, — потому что господин Франклин не…» — но не докончил фразу из опасения показаться богохульником.
«Господин Франклин обожает только великую природу, — сказал француз, — что вызывает к нему благожелательный интерес многих людей обоих полов».
«Да, — ответил Адамс, — все атеисты, деисты и вольнодумцы, а также философы и дамы на его стороне».
«Да, — продолжал француз, — он прославился как философ и как великий законодатель Америки».
Но тут Адамс не смог сдержать раздражения. «Он великий философ, но как законодатель он сделал очень мало для Америки, — разъяснял он французу. — Во Франции, Англии и в остальной Европе все верят, что его наэлектризованная волшебная палочка сотворила нашу революцию, но для этого нет никаких оснований. <…> Он не составлял даже конституцию Пенсильвании, какой бы плохой она ни была». (Адамс, который не был демократом, как Франклин, и верил в необходимость контроля за властью народа, резко возражал против однопалатной легислатуры)
[441].
Через несколько лет Франклин устал от Адамса и заявил, что «в некоторых вопросах тот иногда демонстрировал полную потерю разума». Но в те дни он находил, что Адамса вполне можно терпеть, иногда даже восхищаться им. И он был счастлив сделать его частью своего окружения, хотя Адамс проявлял мало энтузиазма в отношении царящего в нем легкомыслия
[442].
Вольтер
Французские философы, подобно Франклину, жаждали проявить себя в реальном мире, а не оставаться погруженными в метафизику. Их светской версией Библии являлась «Энциклопедия», составленная Дидро и содержавшая статьи: по экономике — Тюрго, по политологии — Монтескье, по искусству — Руссо, по естественным наукам — Кондорсе и по физиологии человека — Гельвеция. Царившим над ними королем или богом — или, возможно, ни тем ни другим, так как к королям и богам он относился скептически, — был Вольтер, участвовавший в «Энциклопедии» анонимно. В любом случае он играл исключительную роль в интеллектуальной жизни Франции.
Вольтер и Франклин были, по крайней мере в сознании французской публики, братьями по духу. Оба старика воплощали остроумие и здравый смысл эпохи Просвещения. Игривые, но острые пародисты, разоблачители ортодоксии и притворства, последователи деизма, защитники терпимости и апостолы революции — вот что это были за люди. Неизбежной становилась не только встреча двух мудрецов, но и то, что их общение захватит воображение публики сильнее, чем встреча Франклина с королем
[443].
