Эндшпиль
Роль Франклина в случившемся в Филадельфии чуде могла бы считаться достойным венцом деятельности, посвященной созданию свободной и демократической республики. Для большинства людей, по крайней мере для большинства людей его эпохи в возрасте восьмидесяти двух лет, всего этого уже казалось достаточно для удовлетворения любых амбиций. Теперь он мог, если бы захотел, отойти от общественной жизни, зная, что всеми уважаем и защищен от нападок врагов. Тем не менее через месяц после того, как лично представил Ассамблее Пенсильвании экземпляр новой федеральной Конституции, он принял предложение о третьем переизбрании на годичный срок в должности президента штата. «Я намеревался завершить годичную работу в качестве президента в следующем году, чтобы весной иметь возможность совершить поездку в Бостон, — написал он своей сестре. — Я уже более пятидесяти лет проработал на государственных должностях».
Но Франклину уже не довелось ни совершить путешествие, ни увидеть сестру. Мучившие его камни в почках и общее состояние здоровья сестры вынудили их довольствоваться обменом письмами, а не визитами. К тому же, как он открыто признавал, гордость заставляла его по-прежнему высоко ценить общественное признание. «Это доставляет мне немалое удовольствие, и, полагаю, удовольствие и моей сестре доставит то, что после таких долгих испытаний я избран моими дорогими согражданами в третий раз, — писал он. — Всеобщее и неограниченное доверие народа льстит моему тщеславию больше, чем могло бы польстить звание пэра». Многие письма Франклина сестре наполнены такого рода чистосердечными признаниями, особенно в последние годы. Как-то он с раздражением заявил ей, «что ваша почта управляется очень плохо», и стал порицать ее склонность втягиваться в мелкие споры между родственниками. Это привело к появлению часто повторяемых юмористических историй о том, что Франклины всегда находились в состоянии легкой ссоры. Что случилось, спрашивал он, с кузенами Фолгерами из Нантакета? «Они чрезвычайно застенчивы. Но я восхищаюсь честной прямотой их речей. Около года тому назад я пригласил двоих из них пообедать со мной. Они ответили, что приедут — если не найдут лучшего занятия. По-видимому, они его нашли, так как с тех пор я их ни разу не видел»
[598].
Ною Вебстеру, знаменитому лексикографу, посвятившему ему свои «Рассуждения об английском языке», Франклин жаловался, что бесконтрольное использование новых слов засоряет язык — обычная жалоба скуповатых писателей, но нетипичная для общительного Франклина, который когда-то развлекался изобретением новых английских слов и с еще бóльшим удовольствием развлекал парижских дам, придумывая новые слова по-французски. «Я обнаруживаю глагол, образованный от существительного notice: „Я не заметил бы этого, если бы не был джентльменом, etc.“ Возьмем также другой глагол от существительного advocate: „джентльмен, который защищает или который защищал это предложение, etc.“ Вот еще глагол от существительного progress, самого неудобного и противного из трех: „комитет, продвинувшись вперед в обсуждении вопроса, решил объявить перерыв.… Если вы придерживаетесь моего мнения об этих новациях, то вы воспользуетесь своим авторитетом, чтобы осудить их“»
[599].
У Франклина наконец-то появилось время, чтобы возобновить работу над автобиографией. Он написал восемьдесят семь рукописных страниц в Твайфорде в 1771 году, а затем добавил к ним еще двенадцать в 1784 году в Пасси. Регулярно работая над рукописью с августа 1788-го по май следующего года, завершил еще сто девятнадцать страниц. На этот раз он остановился на прибытии в Англию в качестве дипломатического агента колоний. «Я пропустил все факты и транзакции, знание которых не пошло бы на пользу молодому читателю», — написал он Вогану. Его цель по-прежнему состояла в том, чтобы предоставить учебник по самосовершенствованию для амбициозных представителей среднего класса Америки, описывая «успешное избавление от бедности» и «преимущества отдельных типов поведения, которые я наблюдал»
[600].
Но теперь камни в почках причиняли ему еще более сильные страдания, и он был вынужден принимать спиртовую настойку опия. «Я страдаю от сильнейших приступов боли, которая заставляет меня прибегать к опию, так что в промежутке между этими двумя событиями мало что успеваю записать», — жаловался он Вогану. Он также беспокоился, что написанное им не стоит публикации. «Скажите честно, следует ли мне напечатать этот текст или лучше убрать его в долгий ящик, — спрашивал он, — так как я стал так стар и так слаб умом, как, впрочем, и телом, что не могу больше доверять своим собственным суждениям». Теперь он начал диктовать свои воспоминания Бенни, а не записывать их сам, но сумел закончить всего лишь несколько страниц.
Друзья посылали ему различные домашние средства от камней в почках. Один из советов, присланных Воганом, немало позабавил Франклина: его издатель утверждал, будто положительного эффекта можно добиться, принимая небольшие дозы болиголова. Временами он мог говорить о своих болезнях в веселом тоне и повторял свою мысль о том, что «пьющий чашу до дна должен быть готов увидеть на дне осадок», как он это делал в разговорах со своей давней знакомой Элизабет Партридж. Он по-прежнему «шутил, смеялся и рассказывал веселые истории, как и в те далекие времена, когда был совсем молодым человеком пятидесяти лет»
[601].
Однако Франклин все больше примирялся с мыслью, что жить ему осталось недолго, и в его письмах все отчетливее начинала звучать нотка прощания. «До сих пор эта долгая жизнь была довольно счастливой, — писал он Кэти Рэй Грин, пленившей его сердце и разум тридцать пять лет тому назад. — Если бы мне позволили прожить эту жизнь еще раз, я бы не возражал, и лишь пожелал бы сделать то, что делают авторы в повторных изданиях своих книг, то есть исправить кое-какие опечатки». В том году Вашингтон стал президентом, и в письме к нему Франклин рассказывал, как рад, что все еще жив. «Ради моего собственного покоя я должен был умереть два года назад, но, хотя эти годы принесли мне много страданий, рад, что прожил их, так как они позволили мне увидеть нашу сегодняшнюю ситуацию»
[602].
Он также испытывал радость по поводу революции, начинавшейся в его любимой Франции. Всплеск демократических настроений порождает «смуты и беды», отмечал он, полагая, однако, что эти настроения приведут к распространению демократии и в итоге — к разумной конституции. По этой причине большинство его писем французским друзьям были неуместно беззаботными. «Вы все еще живы? — писал он французскому ученому Жану Батисту Лерою, своему другу и соседу по Пасси, в конце 1789 года. — Или толпа парижан ошибочно приняла голову монополиста знаний за голову монополиста зерна и принялась носить ее по улицам на шесте?» (В этом письме также содержалось знаменитое высказывание: «В этом мире неизбежны только смерть и налоги».) Он уверял Луи Гийома ле Вейяра, еще одного друга и соседа по Пасси, что все к лучшему. «Когда брожение заканчивается и вызывающие его частицы оседают на дно, вино становится превосходным и вызывает радость в сердцах тех, кто его пьет»
[603].
