Искренность: не прибегать к оскорбительной лжи; держать мысли чистыми и справедливыми, так же обращаться со словами.
Справедливость: не делать никому зла, не допускать несправедливости и не пренебрегать добрыми делами, которые числятся среди обязанностей.
Умеренность: избегать крайностей; сдерживать чувство обиды, насколько возможно.
Чистота: не допускать нечистоты тела, одежды или жилища.
Спокойствие: не волноваться по пустякам, а также из-за обычных или неизбежных событий.
Целомудрие: предаваться любви, только чтобы сохранять здоровье и продолжать род, никогда не делать этого от скуки, слабости, в ущерб самому себе или благополучию и репутации другого.
Друг Франклина, квакер, любезно проинформировал его о том, что он кое-что упустил: его часто обвиняли в гордыне, сказал этот друг, ссылаясь на множество примеров в «заносчивости и высокомерии». Поэтому Франклин в качестве тринадцатой добродетели добавил в список смирение: «Подражайте Иисусу и Сократу»
[107].
Описания, такие как, например, крайне мягкая характеристика целомудрия, поучительны. Таким был весь проект. Помимо этого, благодаря страстному стремлению к самосовершенствованию через добрые дела он был также чарующе американским.
Франклин заострил внимание на тех чертах характера, которые могли помочь ему преуспеть в этом мире, а не на тех, которые прославили бы его в дальнейшем. «Франклин воспевал типичную группу буржуазных добродетелей, — пишет социальный теоретик Дэвид Брукс. — Это не героические добродетели. Они не воспламеняют воображение и не возбуждают страсти, подобные аристократическому чувству чести. Эти добродетели не особенно духовны. Но они носят практический характер и пропитаны демократическим настроением».
Также группа добродетелей, как указывал Эдмунд Морган и другие, выделена несколько эгоистично. К примеру, в нее не попали доброжелательство или милосердие. Однако нужно помнить, что для молодого торговца это являлось планом самоусовершенствования, а не развернутым списком моральных качеств. Доброжелательство было и останется для него мотивирующим идеалом, а милосердие, как утверждает Морган, «на самом деле являлось ведущим принципом в жизни Франклина». Основной принцип его морально-этических устоев, как он неоднократно заявлял, был таков: «Самые угодные Богу дела — это добрые деяния ради людей»
[108].
Овладеть всеми этими тринадцатью добродетелями одновременно оказалось «задачей более сложной, чем я предполагал», — вспоминал Франклин. Проблема заключалась в том, что «в то время как все мое внимание было приковано к исправлению одного недостатка, другой часто мог застать врасплох». Поэтому он решил разрешить этот вопрос, как взрослый человек, которому «предстоит прополоть сад, но он не пытается искоренить все сорняки одновременно, ведь это превысило бы его возможности и силы. Вместо этого он работает над каждой грядкой в отдельности».
На страницах маленькой записной книжки Франклин создал таблицу с семью красными столбцами для дней недели и тринадцатью горизонтальными линиями, в которых отметил добродетели. Несоблюдения отмечались черными точками. В первую неделю он сосредоточился на воздержании, стараясь заботиться только об этом и не беспокоиться об остальных. После укрепления этой добродетели мог обратить внимание на следующую, надеясь, что предыдущий пункт станет соблюдаться по инерции. В течение года он четырежды должен был пройтись по тринадцатинедельному циклу.
«Я был удивлен, обнаружив, насколько во мне больше недостатков, чем я ожидал», — иронично заметил Франклин. Его записная книжка испещрена дырами из-за отметок, которые он стирал, чтобы снова использовать страницы. Поэтому впоследствии стал вести таблицы на дощечках из слоновой кости — так отметки стирались намного проще.
Самое большое затруднение возникло с добродетелью порядка. Франклин, зная о своей неряшливости, в конце концов решил, что так занят и обладает настолько хорошей памятью, что ему не нужно стремиться к порядку. Он сравнивал себя с торопыгой, который приходит заточить топор, но спустя какое-то время теряет терпение и объявляет: «Я полагаю, затупившийся топор мне нравится больше». Вдобавок, как вспоминал он, веселясь, обнаружилось еще одно удобное и разумное объяснение: «Нечто похожее на голос разума временами подсказывало мне, что такая крайняя щепетильность, которой я добивался от себя, могла показаться щеголяньем положительными качествами. Если бы об этом стало известно, я предстал бы в нелепом свете; ведь самый идеальный характер мог восприниматься предвзято в случае зависти или ненависти».
Со смирением также возникли сложности. «Не могу похвастаться большим успехом в подлинном достижении этой добродетели, но я доволен своими успехами в подражании ей», — писал он, вторя тому, что сказал о демонстрации трудолюбия, когда перевозил в телеге бумаги по улицам Филадельфии. «Возможно, из всех наших природных страстей сложнее всего подчинить гордыню; скрывайте ее, боритесь с ней, свалите ее с ног, душите ее, умерщвляйте, как угодно вашей душе, — она все равно останется жива и будет то и дело выглядывать наружу и демонстрировать себя». Сражение с гордыней увлекало и забавляло его всю оставшуюся жизнь. «Вы, вероятно, часто увидите следы гордыни в этой истории. Поскольку даже если бы я мог представить себе, будто полностью преодолел ее, скорее всего возгордился бы своей скромностью».
И действительно, он всегда будет с некоторой гордостью говорить о своем проекте морального усовершенствования. Пятьдесят лет спустя, флиртуя с дамами во Франции, он вытащит на свет доски из слоновой кости и станет красоваться своими добродетелями, да так, что одного из его французских друзей осчастливит одно лишь прикосновение к «этому драгоценному буклету»
[109].
Идеалы эпохи Просвещения
План по достижению добродетелей в сочетании с религиозными взглядами, которые Франклин сформулировал в то же время, заложили фундамент его пожизненных убеждений. Они основывались на практическом гуманизме и вере в благоволящего, но далекого Бога, лучшее служение которому заключалось в доброжелательности к ближним. Идеи Франклина так никогда и не созрели до того, чтобы стать глубокой этической или религиозной системой. Он сконцентрировался скорее на понимании добродетели, а не на милости Господней, а его убеждения основывались больше на идее полезности, чем на религиозности.
