Элли была очень напугана и ждала моих указаний.
– Помоги мне собрать все записи Анны, – сказала я.
Мы быстро собрали все странички, исписанные корявым почерком. Сердце мое билось от страха, что австриец может вернуться и застать нас среди «еврейского имущества». Хенк собрал книги – библиотечные и испанские учебники доктора Дусселя. Он взглядом показал мне, что надо торопиться. Ван Матто неловко переминался у двери. Мы с Элли схватили бумаги. Хенк стал спускаться, ван Матто за ним, следом Элли. Она показалась мне очень юной и испуганной. Я шла последней – у меня был ключ.
В ванной я заметила мягкую бежевую шаль с цветными розами и мелкими фигурками, которой Анна укрывала плечи, когда расчесывала волосы. Хотя руки у меня были заняты, я схватила шаль кончиками пальцев. До сих пор не знаю, почему это сделала. Стараясь ничего не уронить, я наклонилась, чтобы запереть дверь, и вернулась в контору.
Мы с Элли стояли, нагруженные бумагами.
– Вы старше, – прошептала она. – Решайте, что делать.
Я открыла нижний ящик стола и сложила туда дневник, бухгалтерские книги и другие бумаги.
– Да, – кивнула я. – Я все сохраню. Я сохраню их до возвращения Анны.
Я забрала бумаги у Элли и сложила их в ящик. Потом закрыла его, но запирать не стала.
Домой мы с Хенком вернулись совершенно разбитыми и обессиленными. Мы сели за стол. Карел, как обычно, что-то рассказывал. Мы не говорили о произошедшем, пока не остались одни. Только тогда Хенк рассказал мне, что он сделал после моего предостережения, когда я отдала ему деньги и фальшивые карточки.
– С деньгами, карточками и едой я отправился к себе – обычно эта дорога занимала у меня семь минут, но сегодня я прошел ее за четыре минуты, хотя и не бежал. Я не хотел вызывать подозрений – вдруг за мной следят.
На работе выложил все из карманов и спрятал между бумагами в своем шкафу. Я лихорадочно думал, что делать. Мне оставалось только ждать, но я так хотел действовать! Невозможно было просто сидеть на месте. Я решил пойти к брату Коопхейса – он работает на часовом заводе, совсем рядом с моей конторой.
Я все ему рассказал. Он был потрясен. Мы смотрели друг на друга, не зная, что сказать и что делать. Я предложил пойти на Принсенграхт, встать на углу, на другом берегу канала и наблюдать за происходящим. Решили, что так будет лучше всего.
Мы быстро пришли на Принсенграхт и встали на другой стороне, наискосок от убежища. Почти сразу перед домом № 263 остановился темно-зеленый полицейский грузовик. Никто не вышел, сирену не включали.
Грузовик подогнали почти вплотную к зданию, прямо на тротуар. Дверь дома открылась. Я увидел наших друзей – каждый из них что-то нес в руках. Их вывели и посадили в грузовик. Издалека я не мог разглядеть их лиц. С ними вывели Коопхейса и Кралера. Их сопровождали двое в штатском. Они закрыли грузовик, сели в кабину и захлопнули дверь. Я не был уверен, что тебя тоже не забрали.
Полицейский дал команду. Грузовик двинулся по Принсенграхт, свернул на мост и поехал уже по нашему берегу. Мы и пошевелиться не могли, чтобы не вызвать подозрений. Машина проехала всего в метре от нас. Двери были закрыты, и я ничего не видел. Я отвернулся.
Мы не знали, кто остался в конторе, что там происходит, насколько все опасно. Поэтому вернулись на свою работу и оставались там до конца дня, когда уже можно было прийти на Принсенграхт.
Мы с Хенком смотрели друг на друга. Оба знали, что будет дальше, но никому не хватало духа об этом сказать. Наконец, Хенк тяжело выдохнул:
– Я пойду туда завтра утром.
На следующий день Хенк сообщил госпоже Дуссель, что ее мужа арестовали.
– Она восприняла это спокойно, – сказал он мне позже, – и была очень удивлена, что все это время он находился прямо в центре Амстердама. Ей казалось, что он уехал за город, хотя ему никогда не нравилась сельская жизнь.
На следующий день, несмотря на потрясение, я пришла на работу, как обычно. Теперь я была начальником и должна была вести дела. Я работала с господином Франком с 1933 года и все хорошо знала. В тот день вернулись наши коммивояжеры. Мне пришлось рассказать им о произошедшем. Все любили господина Франка, и известие о его аресте всех глубоко огорчило. Один из коммивояжеров подошел ко мне и спросил:
– Можно поговорить с вами наедине, госпожа Гис?
Я кивнула, и мы вышли в один из пустых кабинетов.
– Госпожа Гис, у меня есть идея, – сказал тот человек. – Мы все знаем, что война подходит к концу. Немцы хотят уйти домой. Они устали. Когда они будут уходить, то захотят все забрать с собой. Они заберут и голландские деньги. А что, если вам обратиться к австрийскому нацисту из Вены? Он не арестовал вас. Он может вас выслушать. Что, если вы спросите у него, сколько денег нужно, чтобы выкупить тех, кого они вчера арестовали? Только вы можете это сделать.
Я вспомнила, что этот человек входил в голландскую нацистскую партию. И все же он был добр. Господин Франк знал о его принадлежности к нацистам еще до того, как скрыться, ведь тот всегда носил нацистский значок. Я вспомнила слова господина Франка: «Этому человеку можно доверять. Знаю, что в душе он не нацист. Он присоединился к партии, потому что все его приятели сделали это. Он холостяк, ему нужно общение». Если господин Франк ему доверял, то и я могу.
– Спрошу, – ответила я.
– Господин Франк пользовался уважением, – продолжал коммивояжер. – Я смогу собрать деньги среди тех, кто любил его, и мы предложим их австрийцу.
Я сразу же бросилась к телефону и позвонила австрийцу в штаб гестапо на Ойтерпестраат в Южном Амстердаме. Услышав его голос, я представилась и по-немецки спросила, не могу ли я с ним увидеться.
– Это очень важно.
– Ja, – ответил он и велел мне прийти в понедельник в девять утра.
В тот день я пошла в гестапо. На флагштоке развевался красно-черный флаг со свастикой. Повсюду были немцы в форме. Все знали, что те, кто входит в это здание, не всегда выходят оттуда. Я спросила у часовых, где кабинет моего австрийца. Мне назвали номер. Комната оказалась небольшой. В ней сидело несколько человек, они печатали на машинках. Стол австрийца стоял в самом углу. Он увидел меня еще в дверях. Звали этого человека Карл Зильбербауэр.
Я подошла к столу и встала спиной к остальным. Не ожидала, что он окажется не один, поэтому просто стояла и смотрела ему в глаза. Что бы я ни сказала, это услышали бы его сотрудники, поэтому я молчала. Я лишь потерла большим пальцем указательный и средний – дала понять, что речь идет о деньгах.
Увидев мой жест, он ответил:
– Сегодня я ничего не могу сделать. Приходите завтра ровно в девять.
И отвел глаза, отпуская меня.
На следующее утро я вернулась. В комнате был один Зильбербауэр. Я сразу перешла к делу.
– Сколько вы хотите, чтобы освободить арестованных вчера людей?
